— Ты говоришь, человек двадцать? — переспросил Бирюков, внимательно выслушавший слова дозорного. — И со значком? Ну, стало быть, это не простые разбойники, а ополчение из сипахов, чтоб им лихоманка обрушилась на их бритые головы! Им нас догнать и прирезать - как воды попить. Уж такой это народ несуразный. Иному башку почитай что пополам разрубишь, а он все свое твердит: "Алла, алла" — и кинжалом тебя достать норовит. Никакого ж резона во внимание не принимают. Ишь, расползлись, окаянные, по всей округе, словно тараканов выморозило их. Хорошо, что мы в ту сторону не поехали, как раз бы в лапы им угодили.
— Да уж просторно тут, как медведю на облаве, — добавил от себя один из рядовых казаков, — и впереди враг, и позади враг, да и с боков его ожидай, одно слово — кругом. Одначе нечего зря время-то проводить, погоняй, товарищи. Стоя-то далеко не уйдешь.
— Трогай, - решил я.
Все молча двинулись дальше.
Приближалась ночь. Солнце быстро склонялось за далекий горизонт. Вечерние тени широкими полосами поползли по склонам холмов. Надо было позаботиться об удобном, а главное дело, скрытном ночлеге. Продолжать путь ночью, по малознакомым тропинкам, было крайне рискованно, как раз сослепу на какой-нибудь аул наткнешься.
Тогда беда. В каждом ауле собак тьма-тьмущая, и такие это проклятые звери чуткие, за несколько верст слышат. И эти сторожевые собаки – непредсказуемы, шумят и часто не на тех нападают. Как зальются сотнями голосов — мертвых подымут, того и гляди, на наш след наведут.
Наконец, мы забились в глубину какой-то рощицы, расположившись среди высоких кустов. Место это было пустынным и для скрытных дел вполне подходящим. Быстро надвинувшаяся южная ночь властно вступила в свои права.
Вдалеке зажглись огни какого-то аула. Видно было что там люди не спят. Готовятся к битвам. Иной ружье чистит, новый кремень ввинчивает, другой кинжал точит, шашку налаживает, а сам загодя считает, сколько он нас, по его разумению , стало быть, гяуров, этой самой шашкой насмерть зарубит.
В мечтах выходит будто и много, а посмотришь, месяцев через шесть-семь, а может быть, и того раньше его самого какая-нибудь пехотная "крупа" на штык нанижет или наш брат-казак через лоб шашкой окрестит, и расколется его бритая башка, как зрелый ковун…
Да, дела, дела. Много народу пропадет. Мы их бьем, но и они нас режут без счета. Вот и у дяди Бирюкова сына убили. А какой это парень был! Одно слово — степной орел, ему бы только жить да отца радовать, ан, опять глядишь, и этот парень тоже сгинул без следа. Лишь еще одной могилкой на погосте прибавилось… Точно и не бывало человека. Так и мы — сегодня живы, а доведется ли мне завтра об эту пору так же вот лежать да умом раскидывать, одному Богу известно. Может быть, уже и очей не будет, выдерут их проклятущие черные вороны. В местной истории и не такое бывало.
Потом все легли спать, поставив часового.
"В Багдаде все спокойно". Никого. Тихо и безлюдно. Самое то, чтобы какому-нибудь гробокопателю разорить могилку-другую. Наступила как раз смена рядового казака по фамилии Шевелев, когда он услышал отдаленный конный топот.
— Двое едут, и прямо на нас, — решил казак и осторожно отполз подальше, стараясь как можно незаметнее зарыться в кустах, но в то же время с таким расчетом, чтобы ему самому было удобно следить за извивавшейся мимо тропинкой, по которой должны были проехать неизвестные всадники.
Прошло несколько томительных минут, и из темноты ночи сперва показалась голова лошади, а вслед за тем на залитую светом молодого месяца площадку полностью выехал пожилой всадник, а следом за ним другой. Они направлялись в направлении аула, видимо возвращались из дозора.
У ехавшего впереди каракулевая папаха была обвязана белой чалмой — знак его принадлежности к священной секте мюридов. Красная, крашеная хной бородка острым клином выдавалась на его округлом, неподвижном лице. Из-под нахлобученной на брови папахи зорко блестели черные, угрюмые, жестокие глаза. Похоже, это был глава целого клана.
Всадник был вооружен с головы до ног, при чем все оружие у него было богато украшенное серебряными насечками, и сидел на прекрасном, белом как снег, рослом и сильном иноходце. Какой конь - огонь! Арабских кровей.
Следовавший за головным другой наездник был гораздо моложе первого, почти юноша, без бороды, с небольшими подстриженными редкими усиками, одетый и вооруженный так же хорошо, как и ехавший впереди старик. Конь у него был меньше ростом, суше, темной масти, но тоже хороших статей. Опытный глаз казака тотчас же угадал в нем прекрасного и выносливого скакуна хорошей кабардинской породы.
Сердце Шевелева усиленно забилось. Его обуяла жадность.
Одна мысль всецело завладела его умом: во что бы то ни стало отбить обоих коней. Это же какие деньжищи! Целый ряд планов, один смелей другого, с быстротой молнии пронесся у казака в мозгу, но ни один из них не был удобно исполнимым.