Круги на воде

Она напевала и кружилась в объятиях чужого мужчины. Бодра и весела. Они были одни во дворе, и я понял, что кто-то из них живет здесь, потому что никто не заходит в чужой двор, чтобы потанцевать. А Пава тем временем продолжала вполголоса напевать песенку, кружась вокруг смеющегося парня. У нее была другая стрижка и совсем непривычная мне одежда. Волосы стали короче и развевались вокруг лица. Юбка – не короткая, как в танцевальном классе, но и не длинная – струилась вокруг стройных ног. Пава смеялась открыто, забрасывая голову, – даже призывно, я бы сказал. Я никогда не видел ее такой. Это была чужая Пава. Но это была она.

И тут они остановились, склонили головы друг к другу и поцеловались. Не то чтобы уж очень страстно, но мое несчастное сердце разбилось на части. Я сделал шаг назад, утопая в проеме двери в парадную. Мне хотелось кричать. И ударить. Это была новая, ни с чем не сравнимая боль. Я думал, что еще больше боли просто невозможно вынести, пока не услышал слова, произнесенные тихим девичьим голосом:

– Хочу познакомить тебя со своими родителями…

Не знал, что душа может так болеть. Оглушенный, растерянный, страдающий, я прослушал продолжение разговора. И когда две фигуры направились в сторону арки, лишь хорошая подготовка тела помогла глубже вжаться в проем, ниже надвинув шляпу. Но они легко пробежали мимо, даже не заметив меня.

И вот тут мной овладела ярость. Чистая и незамутненная, граничащая с ненавистью. Я удивлялся сам себе. Да, мое умение любить сильно поражало меня самого, но эта сила ненависти и злости уже граничила с помешательством. Моя разумная часть убеждала оставить всё как есть. Разве я не убедился, что она в порядке? Но другая, гораздо бо́льшая и мощная часть меня требовала новых доказательств. И я тихо пошел следом.

Очевидно, во дворе-колодце жил парень. А сейчас она вела его туда, где живет со своей строгой религиозной семьей. Мне бы остановиться и подумать, почему на ужин с родителями приглашают спонтанно и в десятом часу, но ревность и злость за́стили глаза. И я просто следовал за парочкой, скрежеща зубами и сжимая кулаки от ярости каждый раз, как они останавливались обняться или обменяться поцелуями. Не знаю, кого я ненавидел в этот момент больше. Ее или самого себя.

Мы уже на окраине города. Я был обескуражен: неужели Пава живет в столь неблагополучном районе? Здесь даже храма поблизости нет, а она говорила, что дом недалеко от прихода. Всё ложь. Все эти месяцы всё было одной бесконечной ложью, не иначе! Злость снова затопила меня, и я чуть не пропустил, как парочка свернула за последний дом на окраине.

Я остановился. Дальше был большой пустырь и заброшенные строения. Здесь планировали построить спальный район с очень высокими домами, каких в Столице еще не было, но потом не сложилось, и правительство прекратило выделять средства на проект. Место стало пристанищем бездомных, преступников и других неблагонадежных… граждан. Мне приходилось бывать здесь. Но что в заброшенном районе делают Пава и этот юнец?

Я нерешительно замер в тени последнего жилого дома на окраине. Внутри шевельнулась тревога. Две фигуры продолжали двигаться по пустырю в том же темпе, что и прежде по улицам города. Я удивился, что парень не выказывал никакого беспокойства. Он всё так же счастливо смеялся и периодически останавливал Паву, чтобы обнять и поцеловать. Будто они всё еще во дворе его дома и не происходит ничего странного. Пава же нетерпеливо тянула его вперед, словно торопилась.

Пока они не скрылись в заброшенном квартале, я даже не мог последовать за ними. Пустырь, конечно, не был освещен, но привыкшие к темноте глаза подсказали мне, что я буду как на ладони. Зато, когда они скрылись из виду, я припустил бегом через пустырь, надеясь, что меня не заметят.