Кровавые берега

– Ладно, заметано: я с вами! – была не была, решился-таки я. Не из-за шлюхи, конечно, и не из-за вина, а всего лишь выбирая из двух зол менее гадостное.

Северян мое согласие немало воодушевило. Каждый норовил похлопать меня по спине или по плечу, на что я в ответ лишь вымученно улыбался, поскольку синяки на моем теле еще не зажили. И Тунгахоп не подвел. Сразу после обеда он попросился для разговора к начальнику тюрьмы, а уже перед ужином мне велели перебираться в гладиаторскую казарму. Что я с превеликим удовольствием и сделал, для чего даже не пришлось возвращаться в камеру, так как других вещей, кроме одежды, у меня не было.

Так начался новый этап моей тюремной жизни: в чем-то проще, а в чем-то сложнее предыдущего. Теперь я жил в постоянном ожидании скорой битвы и, не исключено, собственной погибели. И ежедневно готовился к этому событию бок о бок со своими отныне полноправными соратниками.

Тренироваться наравне с ними я не смог бы при всем желании, да мне это и не требовалось. Впрочем, отсиживаться в стороне, глядя, как северяне усердно поддерживают себя в боевой форме, я тоже был не вправе. И, отойдя в уголок, дабы не попасть под горячую руку лупцующих друг друга крепышей, делал простые силовые и акробатические упражнения. Те, какие в свои сорок с небольшим лет был еще способен выполнить, не насмешив при этом краснокожую братию.

Частенько тот или иной северянин отрывал меня от этого бестолкового по большому счету занятия (шанс помереть здоровеньким – вот и все, что оно мне сулило), подзывал к себе и назначал своим временным ассистентом. Я не отказывался. И потому, что не мог, и потому, что видел в этой работе хоть какой-то смысл. Я менял блины на штангах и подстраховал тех, кто их жмет. Порой я сам служил отягощением, сидя на плечах у решившего поприседать, отжаться от пола или побегать с нагрузкой гладиатора. Я подносил по их требованию нужный спортивный инвентарь. Я держал туго набитые войлоком мешки и кряхтел, когда бойцы отрабатывали на них силу удара. Я размахивал иностальной трубой, помогая фехтовальщикам совершенствовать увертки и уклоны. Иногда сам получал тумаки от чересчур увлекшегося товарища, который забывал, что менее твердолобой голове перевозчика противопоказана подобная встряска. После чего меня пощечинами приводили в чувство, а вместо извинений отпускали какую-нибудь пошлую шутку, вызывавшую общий смех.

У меня не оставалось выбора, как тоже посмеяться над самим собой и своей неуклюжестью. А как иначе было к этому относиться? Общаясь с Убби, я хорошо усвоил – шутки северян делятся на два типа: просто грубые и угрожающе грубые. И на те и на другие не следует обижаться. Первые означают, что краснокожий шутник относится к вам благосклонно. И, даже бранясь последними словами, он вовсе не желает вас оскорбить – просто северяне не умеют вежливо разговаривать с южанами. Во втором случае затаивать на них обиду было столь же глупо, как пытаться понять мотивы решившего забодать вас быка. Иными словами, тут оставалось лишь брать ноги в руки и спасаться бегством, а не требовать от оскорбителя объяснений, до которых он все равно не снизойдет.

Короче говоря, жить стало хоть и труднее, зато веселее. Ну а когда в очередной день мы отправились на крышу, мое жалкое тюремное существование вновь обрело смысл, в поисках которого я метался всю минувшую неделю.

Одетый во все тот же парадный мундир, в каком он отправился во дворец, сеньор Балтазар, заложив руки за спину, расхаживал по камере – надо заметить, более просторной и благоустроенной, чем обычные. Шум в коридоре привлек его, и когда нас проводили мимо, наши с команданте взгляды встретились. Совсем ненадолго – я мог позволить себе лишь замедлить шаг, но не остановиться. Но этих мгновений хватило на то, чтобы выразительно указать дону глазами на потолок. Кабальеро нахмурился, пытаясь сообразить, что я имею в виду. Удалось ему это или нет, предстояло выяснить позже. Нас же вывели наверх, и теперь мне и моим соратникам опять предстояло поработать. Но если для северян это была лишь обычная тренировка, в мои планы входило кое-что еще. И это «кое-что» следовало проделать так, чтобы не навлечь беду ни на себя, ни на товарищей, ни на команданте, которого это также напрямую касалось.