Кровь и почва русской истории

Украинскую идентичность царское правительство рассматривало с точки зрения ее сепаратистского потенциала, который выглядел тем более опасным, что им могли воспользоваться геополитические конкуренты России - владевшая Галицией Австро-Венгрия и Германия. Даже если угроза украинского сепаратизма серьезно преувеличивалась, – в начале XX в. число приверженцев украинской идеи вряд ли превышало несколько тысяч человек интеллигенции, да и то больше в Галиции, в то время как киевская или харьковская газета на украинском языке едва могла собрать 200-300 подписчиков, – сам этот факт был равносилен признанию самостоятельной украинской идентичности, имевшей массовое, низовое основание в малороссийском крестьянстве. Вопрос заключался лишь в актуализации существовавшего потенциала.

Ассимиляцией малороссов имперская власть хотела убить сразу двух зайцев: русские составили бы в империи подавляющее большинство - 62 % населения, а потенциальный очаг сепаратизма просто бы исчез. Восстановление демографического русского большинства казалось надежным залогом политической стабильности. Можно сказать, украинцам не повезло дважды: по причине историко-культурной и этнической близости к русским, что облегчало их ассимиляцию, а также потому, что они оказались второй по численности этнической группой империи. Тем не менее, они не торопились превращаться в великороссов, несмотря даже на то, что вхождение в русскую культуру открывало перед ними путь социальной эмансипации.

Так или иначе, к началу XX в. обозначилась критическая зависимость будущего империи от состояния русской этничности, что как интеллектуальная проблема было впервые сформулировано еще славянофилами. Хотя значение этой связи осознавалось большинством отечественных интеллектуалов и политическим классом, выводы из нее делались противоположные. Прогрессивная, либеральная общественность оценивала историческую перспективу в целом оптимистически: хотя политический строй подвергался острым нападкам, Россия выглядела незыблемой, а русские казались неисчерпаемым резервуаром ее могущества.

Противостоявшие им консервативные и реакционные силы были настроены несравненно более алармистски и, как показало будущее, реалистически. К интуитивному пониманию решающего значения русской этничности для судеб империи подошли два последних российских самодержца – «царь-националист» Александр III и его незадачливый сын Николай II, которые стилизовали свою политику в русском национальном духе и пытались реанимировать старые, растерявшие жизненную силу допетербургские образцы взаимодействия власти и общества. На самом деле даже этих царей невозможно назвать русскими националистами, а их политику охарактеризовать как проводившуюся в русских этнических интересах. Еще большим заблуждением было бы считать националистической знаменитую уваровскую доктрину официальной народности: русского национализма в ней было ни на гран, главное ее содержание составляла династическая лояльность.

Аналогичным образом цель имперской квазинационалистической политики рубежа XIX и XX в. состояла не в наделении русской массы преференциями и льготами за счет иноэтничных подданных империи, а в восстановлении политической стабильности и внутреннего единства страны. Русский народ казался залогом чаемой стабильности. Возможно, он и был таковым при Александре, но точно не при Николае, когда русские из фактора стабильности империи стали ключевым фактором ее дестабилизации. Пагубное заблуждение последнего самодержца состояло в том, что «Союз русского народа» он принимал за русский народ.

Между тем пространство для компромисса и сотрудничества между империей и русским народом сокращалось подобно шагреневой коже. Имперская ноша и ответственность русских возрастали, а взамен они не получали ничего. Особенно обострился земельный вопрос, бывший главным интересом основной массы русского народа. Социальное составляло главное содержание «русского вопроса», приведя к взаимоналожению социального и этнического измерений.

Залог дальнейшего существования Российской империи состоял в том, чтобы найти решение ее базового и все более обострявшегося противоречия – противоречия между русским народом и имперским государством. Старый порядок изжил себя, имперская идеология а ля граф Уваров уже не обеспечивала лояльности подданных, прежние основания имперской национальной политики нуждались в кардинальном пересмотре.

В течение долгого времени эта политика жила уверенностью, что раньше или позже инославные и иноверные подданные империи сами сольются с русскими, перейдут в православие. Но это будет естественный, органичный процесс, который не нуждается в форсировании и подталкивании: надо лишь поставить всех подданных в равные условия. По этой причине государство никогда не вело активной миссионерской деятельности: обращение в православие было предоставлено промыслу Божьему, а Бог, как подразумевалось, находился на стороне русских.