Кровь и почва русской истории

Более того, старообрядчество воленс-ноленс даже сотрудничало с империей и укрепляло ее. Старообрядцы распахивали и осваивали Сибирь, продвигая империю на восток; поселяясь на русских «украинах», они стали щитом на ее рубежах; втягиваясь в систему экономических отношений, служили укреплению имперской мощи. Это ведь старообрядческие промышленники налаживали военное производство для «петербургского Антихриста» - Петра I и превращали Урал в кузницу империи Романовых. И это притом, что до реформ Александра II власть относилась к старообрядцам хуже, чем к иудеям или самым радикальным сектантам. Жестокое государственное преследование старообрядчества можно рационально объяснить только одним: стремлением нейтрализовать русскую этническую оппозицию имперской власти. Modus vivendi старообрядчества и империи был сожительством, пропитанным взаимным недоверием. Тем более впечатляет и удивляет историческая устойчивость и прочность этого противоестественного союза, который мог иметь только иррациональное основание - объединявшую всех русских бессознательную этническую связь.

Однако любые формы сожительства и сотрудничества русского народа и имперского государства не могли отменить фундаментального факта. Материально небогатая, чрезвычайно обширная, этнически и культурно гетерогенная континентальная сухопутная империя существовала благодаря эксплуатации русских этнических ресурсов. Со стороны это бремя выглядело почетным и ответственным, но вряд ли оно импонировало низовому люду. И совершенно точно не принесло счастья русскому народу. «Победные парады в Берлине и в Париже, в Вене и в Варшаве никак не компенсируют тех страданий, которые принесли русскому народу Гитлеры, Наполеоны, Пилсудские, Карлы и прочие. Победные знамена над парижскими и берлинскими триумфальными арками не восстановили ни одной сожженной избы»[125].

Парадокс отечественной истории состоял в том, что империя была проекций русской витальной силы и, в то же время, питаясь русскими соками, подрывала и истощала эту силу. «Политические, экономические и культурные институты общества, которое могло бы стать русской нацией, были уничтожены или истощены потребностями империи, тогда как государство слабело от отсутствия этнической субстанции, неспособности по большей части вызвать к себе лояльность даже русских, не говоря уже о нерусских подданых»[126]. То была подлинно роковая связь, которая вела к истощению русских сил и, тем самым, ставила империю под удар. 

Что же чувствовали и переживали сами русские накануне гибели «старой» империи? Русской массе вовсе не было характерно ощущение имперского перенапряжения, которое столетие спустя послужило капитальной причиной гибели СССР. Русские успешно плодились и размножались, они чувствовали себя победоносным, полным сил, уверенно смотрящим в будущее народом. Когда в 1899 г. Отделение этнографии Императорского русского географического общества занялось изучением вопроса о патриотизме простого народа (в современном понимании это был социологический опрос), то преобладающий тон ответов резюмировался следующей фразой: «В народе существует глубокое убеждение в непобедимости России»[127]. Хотя поражение в русско-японской войне подорвало этот массовый оптимистический пафос, нет оснований сомневаться, что, в отличие от конца XX в., в его начале русские совсем не собирались распроститься с империей, не были готовы «отряхнуть ее прах» со своих ног.

Тем не менее, к рубежу XIX и XX в. отчетливо обозначился предел русской этнической силы и Российской империи: имперская экспансия перешла свой оптимум, а доля русских в населении империи стала сокращаться, что соответственно вело к увеличению и без того немалой имперской ноши. 

 Имперская экспансия достигла своего предела к середине XIX в. Включение в состав империи Средней Азии было предприятием, не имевшим никаких серьезных общегосударственных резонов. По крайней мере высшая государственная власть, здраво оценивавшая состояние подвластной страны, этого совершенно точно не хотела. В каком-то смысле царизм был поставлен перед свершившимся фактом русскими военачальниками, чьи действия, по мнению даже симпатизировавших им людей, носили авантюрный характер[128].

Что же принесло включение Средней Азии и Казахстана в состав империи? Ничего, кроме потерь: огромных финансово-материальных затрат и отвлечения квалифицированных человеческих ресурсов. Средняя Азия не служила России ни сырьевой базой, ни рынком сбыта, ни очередной возможностью русской крестьянская колонизации[129]. Эти огромные территории не были интернализованы, природнены русскими, они остались для них чужими.