Кровь и почва русской истории

Здесь надломилась стратегия естественной, заполняющей подобно воде низины, русской ассимиляции. «Приняв в состав государства обширные территории Закавказья, Средней Азии и Казахстана, Россия перешагнула естественные ландшафтные границы ареала расселения русского этноса. […] выйдя за пределы естественного ареала расселения, русские столкнулись с этносами, имевшими совершенно иную культурно-историческую традицию… Остывающая лава русской колонизации, теряющая пассионарность, уже не могла перерабатывать чужеродные этнические элементы с прежним успехом, а снижение возможностей ассимиляции русским этносом все новых и новых “инородцев” неизбежно влияло и на скорость их гражданской натурализации и интеграции в российское общество»[130].

И дело было отнюдь не в недостатке ресурсов и внимания. Ведь кардинально изменить ситуацию не смогла даже советская политика форсированного развития национальных окраин. Миллионы русских (шире – восточных славян) рассеялись «как дым, как утренний туман», едва только Советы рухнули. Впрочем, славянская эмиграция из среднеазиатских советских республик началась еще полутора десятилетиями ранее кончины СССР: русские слишком очевидно чувствовали себя там лишними.

Говорить же о геополитических и стратегических интересах, якобы толкавших Россию в Среднюю Азию, можно, лишь перепутав местами причины и следствия. Если бы Россия не дошла до Афганистана и Памира, то о какой «Большой игре» с англичанами шла бы тогда речь? Ведь у нас просто не оказалось бы почвы для столкновения интересов с «англичанкой». Геополитика и стратегия постфактум притянуты для обоснования крайне сомнительного с точки зрения российских интересов завоевания Средней Азии.

Порою создается впечатление, что империями движет рок: в своей экспансии рано или поздно они превосходят некую границу возможного, за которой начинается их постепенное, поначалу незаметное скольжение вниз, к упадку.

Ведь главным ресурсом Российской империи были не пушки, деньги и железные дороги, а русский народ. Но как не велика была русская сила, к началу XX в. обозначился ее демографический предел. Если в 1800 г. доля великороссов составляла 54 % от численности населения империи, то столетие спустя, по переписи 1897 г., она уменьшилась уже до 44,3 % (17,8 % составили малороссы и 4,7 % белорусы).

Между тем демография имела решающее значение для судеб империй Нового времени. Эмпирически прослеживается отчетливая закономерность между снижением доли «имперского» народа менее половины общей численности населения страны и кризисным положением континентальных империй. Этнические турки в середине XIX в. составляли лишь 40 % населения Османской империи, которая считалась «больным человеком Европы». В воспринимавшейся современниками слабой и обреченной «двухосновной» Габсбургской монархии немцы в начале XX в. составляли менее четверти населения (вместе с венграми – 44 %; по совпадению столько же, сколько русские в Российской империи). Россия скрывала за блеском внешней мощи и бурным промышленным развитием острейшие проблемы и внутреннюю слабость, драматически проявившуюся с началом XX в.

Но, возможно, в России снижение удельного веса русских не имело такого значения, как в империях-конкурентах? Ведь общая доля трех восточнославянских народов (великороссов, малороссов и белорусов) в численности Российской империи составляла успокоительные две трети населения, своеобразное квалифицированное большинство. А в тогдашней имперской классификации все восточные славяне назывались русскими. (Характерна историческая устойчивость этого взгляда: даже в 1990-е гг. подавляющее большинство русских относило русских и украинцев к одной нации[131].) 

Однако то была лишь одна сторона реальности. Другая состояла в том, что власть предержащая отлично осознавала внутривосточнославянскую этническую дифференциацию. Во всех переписях и ревизиях XVIII-XIX вв. обязательно указывался племенной состав населения, где великороссы отличались от малороссов и белорусов. Более того, с течением времени эта дифференциация приобретала нарастающее значение. Иначе трудно объяснить беспрецедентную жестокость государственной политики русификации украинского населения, начиная с 1860-х гг. По оценкам историков, ни одна этническая группа Российской империи, включая поляков, не сталкивалась с таким настойчивым стремлением имперских властей полностью подавить развитие национального языка и культуры[132].