Кровь ацтека. Тропой Предков

Вообще-то такие операции обычно производил местный хирург, он же цирюльник — умел и подстричь, и побрить, и кровь пустить, — но его услуги стоили денег, которых у бедняжки не было. Я уж не говорю о настоящем враче. И если в деревнях люди предпочитали обращаться к индейским знахарям, то здесь отец Антонио был для многих последней надеждой. Впрочем, определёнными медицинскими познаниями он действительно обладал, и многие обитатели ночлежки ценили его выше испанских докторов.

Теперь, когда упившаяся до беспамятства шлюха храпела, лёжа на спине, появилась возможность произвести операцию. В качестве хирургических инструментов клирик располагал пилой и большим железным ножом. Рядом, в горшке на жаровне, кипело масло, необходимое, чтобы после операции прижечь культю.

Бесчувственную женщину привязали к столу, отец Антонио всунул ей между зубов деревяшку и закрепил ту за края на затылке верёвкой. Сутенёр, наблюдая за этими приготовлениями, аж позеленел, его била дрожь.

Когда же хлынула кровь и больная, несмотря на пульке, истошно завопила, этот малый пустился наутёк.

   — Трудно его за это винить, — пробормотал мой покровитель, растерянно озираясь, и тут увидел меня.

Похоже, отцу Антонио тоже было не по себе: руки тряслись, по лицу струился пот, а уж мне и вовсе впору было бежать вслед за сутенёром. Но мой покровитель налил мне для храбрости чашку пульке и доверительно сказал:

   — Кристобаль, тебе придётся помочь мне, иначе эта женщина умрёт.

Да уж, видать, дело было серьёзное — полным именем учитель называл меня только в самых крайних случаях.

Как оказалось, всё, что от меня требовалось, — это держать две деревянные плашки, между которыми зажималась пила — это было нужно, чтобы распил шёл ровно.

Вообще-то помогать отцу Антонио во время различных медицинских процедур мне случалось и раньше, но вот при ампутации я присутствовал впервые и страху натерпелся изрядно. Кровищей нас с ним залило с головы до ног, и слава богу, что несчастная от боли лишилась чувств и перестала вопить.

Наконец отец Антонио бросил отрезанную конечность на пол у моих ног, перетянул обрубок ноги жгутом и прижёг его сначала раскалённым ножом, а потом и кипящим маслом.

Покончив с этим, он накрыл находившуюся без сознания, но конвульсивно подергивавшуюся женщину одеялом, бросил мне: «Приберись!» — и, пошатываясь, вышел, наверняка намереваясь восстановить силы с помощью пульке.

Я тупо уставился на пепельно-бледную, лежащую в беспамятстве женщину и на обрубок ноги. Ну и что я должен с ним делать?

15

Вернувшись в тот памятный вечер в приют, я, не зажигая свечи, прокрался через главное помещение в отгороженный уголок и улёгся там на постель отца Антонио. Сон не шёл, и, проворочавшись там более часа, я вдруг услышал, что в дом вошли люди. Вообще-то в этом ещё ничего подозрительного не было, меня насторожило, что они старались не шуметь и почти не переговаривались — у наших постояльцев такой привычки не было. Тех двоих, что вошли первыми, выдал шорох соломы под ногами, а потом, когда появился третий, тихо звякнули шпоры. Ага, выходит, к нам наведались гости в сапогах.

Простые люди щеголяли по большей части в верёвочных сандалиях, однако сапоги и даже шпоры ещё не указывали на визит gachupin. Сапоги со шпорами носили и метисы, и индейцы, и африканцы, кто побогаче, хотя простой люд предпочитал шпоры с железными колёсиками. В данном же случае явно звякнуло серебро, стало быть, незваные гости были кабальеро.

Старуха послала за мной gachupin с двумя подручными!

Тайник отца Антонио был почти доверху набит одеялами, но мне потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы освободить там достаточно пространства, нырнуть вниз и захлопнуть над собой крышку. Закрывалась она не слишком плотно, однако вероятность того, что тайник обнаружат люди, не знающие, что искать, была невелика.

Сквозь щель я увидел, как кто-то вошёл к нам в закуток с зажжённым факелом. Испанец, лет сорока. Судя по его одежде, кабальеро, из тех, кто не расстаётся со шпагой.

   — Здесь никого нет, — прозвучал властный, холодный голос человека, привыкшего отдавать приказы.

   — В главной комнате тоже пусто — ни попа, ни щенка, дон Рамон.

Второй голос мог принадлежать метису, индейцу или vaquеrо из числа хозяйских подручных: конному погонщику стад или надсмотрщику с плантаций.

   — Должно быть, они на гуляниях вместе со всеми, — проворчал испанец. — Ладно, здесь мне торчать не с руки, меня могут хватиться на приёме. Вернёмся сюда утром.

Вот, значит, как: нас удостоил посещением один из благородных кабальеро, которого позвали на приём к самому алькальду. И за что же, интересно, такая честь?