Кровь ацтека. Тропой Предков

Мой garrancha увеличивался до чудовищных размеров — становился очень твёрдым и рос невероятно быстро, что, похоже, крайне изумило и порадовало женщину, крепко зажавшую его в кулак.

Целуя меня жадным ртом, она принялась стаскивать с меня штаны.

Даже в том нежном возрасте я был уверен, что насилие — это всё-таки дело мужчины, а не женщины. Я попытался встать и оседлать красавицу, чтобы засадить свой реnе ей между ног и успеть сделать это хоть пару раз, перед тем как изойду соком.

— Я хочу...

Но она заткнула мне рот страстным поцелуем. Стянув с меня штаны, она задрала юбку и оседлала меня, стала тереться своей влажной типили о мой набухший член. Потом женщина расстегнула блузку и направила свои соски к моему рту. Ноги её при этом раздвинулись ещё шире, и мой реnе неожиданно скользнул в заветное отверстие.

Во мне вскипело всё вожделение юного возраста. Мои бёдра заходили ходуном вверх-вниз, как у коня, который никогда не знал седла.

Она скакала на мне, сжимая свои мускулы вокруг моего мужского члена, нанизываясь на него и изворачиваясь на нём, словно бы с каждым разом всё глубже ввинчивая его в себя. Вверх-вниз, вверх-вниз, на моём болезненно длинном garrancha. Темп и страсть нарастали с каждым подъёмом и падением.

Я начал терять контроль. И в этот момент мой реnе внутри неё взорвался. Я возбудил что-то в женщине, но что именно, я и сам в то время не понимал, и её движения и стоны стали более судорожными. Она наклонилась вперёд, изогнув спину, как натянутый лук, и насаживаясь на меня всем, что у неё было. Огни вспыхнули в моих глазах, раскат грома прогремел в ушах, и земля затряслась, как вулкан. Изошёл не только мой реnе, не только всё моё тело, но и вся планета. Всё моё существо вырвалось на свободу, разлетелось на части, увлекая меня в Гомерову Одиссею, о какой я не мог даже помыслить.

У меня, разумеется, были женщины и потом, причём немало — учитывая, что я прожил достаточно долго, — но эта была у меня первой. Будь что будет, но в тот момент она завладела моим телом и душой. Моя душа вырвалась на волю с её помощью, и за одно это я всегда буду ей благодарен.

В этот момент женщина схватила меня за бока и забросила на себя. Она потянула бёдра вперёд, свела их так, что кончик моего реnе стал тереться о то, что, как я узнал впоследствии, поэт Овидий назвал «бабочкой Венеры».

В очень скором времени её манипуляции снова превратили мой размякший было garrancha в длинный клинок. Я снова вошёл внутрь её, теперь уже находясь сверху, и воткнул мой клинок так, словно сам el diablo поджигал мне ягодицы. Теперь она переживала блаженство, её голова болталась взад-вперёд, а язык вывалился изо рта. Бёдра женщины отчаянно вздымались, у неё перехватывало дух, и она издавала стоны. Подняв колени, перекинув ноги через мои плечи, задрав ягодицы, она мощно подавалась навстречу моим толчкам. Её соски, твёрдые и набухшие, впились в мою грудь, и, когда я начал кричать, она ухватила меня за шею и утопила мои стоны во всепоглощающих поцелуях.

Одному Богу ведомо, что принесёт следующий день.

Но в каком-то смысле меня это уже не волновало. Я был всего лишь юнцом и впервые в тот вечер получил свою порцию блаженства.

Я видел слона, парил с орлами, слышал сову — и коснулся лика Бога.

Теперь можно было и умереть.

¡Ау de mi! Раньше чем закончилась эта ночь, кто-то и вправду возжелал моей смерти.

51

После полуночи я вернулся к нашей с Целителем стоянке. Поделиться с ним, чем я занимался на траве с женщиной, было равносильно тому, чтобы рассказать обо всём самому Папе Римскому. Целитель был человеком не от мира сего, и столь суетные проблемы, как ублажение плоти, его абсолютно не интересовали.

Прежде чем расстелить на земле одеяло, я отправился в кусты, чтобы облегчиться. Мы расположились на холме, с которого открывался вид на находившийся внизу город. Полная луна окутывала городок призрачным свечением. Свечи перемещались по кладбищу, как светлячки, и звуки музыки воспаряли вверх.

Некоторое время я молча смотрел на город, и тут мне вдруг почему-то стало одиноко. Я постепенно начал любить Целителя как отца, как некогда любил отца Антонио, но ни тот ни другой не были мне настоящими родителями. И у меня никогда не было настоящего дома. Интересно, задумался я, каково это иметь отца и мать, братьев и сестёр, спать каждую ночь в постели и есть за столом с тарелки, стоящей перед тобой, держа в руках вилку и нож.

Поднявшись, чтобы уйти, я вдруг заметил свет костра на холме напротив и увидел фигуры, двигавшиеся в лунном свете, как тени. Я знал, что на этом холме находится маленький ацтекский храм, один из сотен забытых и заброшенных, оставленных после крушения империи.