Крошка Цахес Бабель

«Почему в Одессе было так много королей? В этом виноват местный воздух», «его сыновья катались в моторе», «он бы перевернулся в гробу три раза», «Пробочники — редкая и своеобразная профессия людей, неизвестная ни в быту, ни в литературе, но звучащая в Одессе, имеющая свои традиции…». «Мотя кричал им из своего чулана: — Что, каурые? Контора пишет?! Хватит! Завтра, может, все капут принимать будем!..Я с тебе клепки выпущу!».

Это всего лишь несколько цитат из современника Бабеля, тоже писателя. Но не одесского, как может показаться, а курского писателя Михаила Лоскутова, расстрелянного в конце тридцатых годов. Не без помощи Лоскутова я узнал, откуда пошло выражение «тупой, как пробка». И почему русскоязычные «откупорку» и «закупорку» именовали в Городе «пробочником» и «пробкой». Но было бы чумполом наивняка искать подобные откровения у чересчур нетипичного одессита, которого отчего-то ввели во главу представительства Города на всей планете.

Народный артист России Михаил Левитин признавался: «Я нетипичный одессит хотя бы потому, что у меня нет, почти нет одесской речи. Так не говорят одесситы, как я говорю. Это было с самого детства — в доме так говорили родители, не одесситы». После подобного откровения наивно задаваться вопросом: откуда могла взяться одесская речь у Бабеля, которого в десятилетнем возрасте привезли в Город?

ПОСТАВЬ МНЕ КИПЯТОК НА ГОЛОВУ

У меня было тяжелое детство, с пресловутыми деревянными игрушками. Я слышал одесский язык еще в материнской утробе, затем впитывал его с материнским молоком и рос внутри двух переплетенных лексических миров. Когда читал книгу Джанни Родари «Джельсомино в стране лжецов» никак не мог понять, что такое «ластик». Не удивительно, если даже в писчебумажках (магазин канцтоваров) пресловутый ластик продавался, согласно ценнику, исключительно как «резинка». Мне было лет десять, когда узнал, что «молдаван» — это не только юго-западный ветер. Слово «булочная» как синоним нашего «хлебного» я услышал в двенадцатилетнем возрасте. Уже, будучи совершеннолетним, выяснил: фонарь нашей парадной по-русски называется «стеклянным куполом», а загадочная «фланель» все равно, что «байка». Два года назад до меня дошло, что «ухогорлонос» именуется в русском языке «отоларингологом», а затем случайно узнал: слово «биомицин» россияне воспринимают не так, как одесситы. В нынешнем году опять-таки случайно расширив свой русскоязычный кругозор, выяснил, что «куриный бог» представляет из себя, пардон, являет собой камень, а наша «сарделька» переводится на русский язык как «хамса». Поэт Игорь Потоцкий был таки немножко прав, утверждая: «Одесский язык, как отрава, хоть с нею я с детства знаком. Минуй меня худшая слава — владенье иным языком».

Когда-то на вопрос: «Сколько людей проживает в Одессе?» следовал ответ: «Зимой — миллион, а летом — три». Вот эти два миллиона приезжих купальников слегка способствовали распространению за пределами Города кое-каких выражений одесского языка.

В годы моего детства практически ни одного из одесситов не миновало наше доброе пожелание «Чтоб к тебе летом родственники приехали!». К нам приезжали не только родственники, но даже незнакомые приятели наших друзей со всего пространства необъятного Союза. Тогда были иные нравы, позволявшие не обращать внимания на малочисленные гостиницы, а с наступлением тепла все готовились исключительно к пионерскому лету. Сегодня вынужден пояснить: это, как в пионерском лагере — три смены гостей. «Пионера» и «пьионэра» не спутал бы ни один из одесситов. Летом коммуны старой Одессы превращались в самые настоящие клоповники, а потому многие ответственные квартиросъемщики были вынуждены ночевать во дворах на раскладушках.

Мне было лет шесть, когда в нашу коммуну к мадам Зименковой прибыло семейство ее сестры Полины Захаровны в качестве первооткрывателей очередного пионерского лета. На следующий день мы с Полиной Захаровной вдвоем остались на хозяйстве; она решила «ляпить вареники», а потому спросила меня, где лежат скалка и досточка. Я никак не мог понять, зачем ей понадобилась скалка, с которой удобно нырять в воду на Ланжероне. С досточкой проблем не возникло, потому что на двадцать с гаком жильцов нашего флигеля приходилась всего одна раковина. Хорошо еще, что Полина Захаровна решила делать вареники, а не готовить жидкое. Тогда ей точно бы потребовался супник, и мне совсем не было бы кисло в борщ сбегать на третий этаж соседнего флигеля за Рабиновичем. Рабинович жил и в нашем флигеле, да и в коммуне на втором этаже соседнего флигеля тоже имелся Рабинович, но только скрипача Рабиновича с третьего этажа его вторая половина регулярно именовала «старым супником» так тихо, что ее было слышно на другом конце квартала.