Крошка Цахес Бабель

Кадочка — феска, халабуда — весьма паршивое жилище, экономия — ферма, овидиополец — раздолбанный экипаж, Нюся — Наум, банка — сидение, лентюга — бездельник, самодур — снасть для ловли морских стайных хищников, дубастый — носатый, глосики — камбалы-глоссы, спрашиваешь! — конечно; еще бы. «Дамские пальчики» — именно так сию пору одесситы именуют все сорта столового винограда типа «Хусайне белый», «Нимранг», «Кардинал» с очень крупными бубочками (в русском языке — ягодками). В пятидесятые годы пресловутая «лодочка с дырками» уступила свое место в одесском языке «баяну», что переводится на русский язык как «садок», зато «ага» мы используем по сию пору во всем его многообразии, от «да» до «что и требовалось доказать». Что же до «габелки», то это деятель куда похлеще «шибеника», переводящегося на русский язык как «сорванец».

«На! Пососи!» — демонстрирует локоть катаевская Мотя. А что еще может показывать девочка, с учетом того, что в те годы крылатая фраза «Пососи и больше не проси» была достоянием исключительно одесского языка. «А цены подходящие сделать на привозе, так это с маком» — из той же оперы, ибо в виду имеется «дуля с маком», она же русскоязычная «фига» или «кукиш». Слово «дуля» некогда считалось нецензурным, ибо в русском языке оно означало то же самое, что поныне «антон» в языке одесском. Зато жители Ближних Мельниц и Пересыпи еще на моей памяти выдавали: «За червончик, та ще с гаком, ты получишь дулю с маком». Да и «привоз» — это не знаменитый одесский «Привоз», а любой рынок.

«Она с Маразлиевской перебралась на Ближние Мельницы» переводится на русский язык как «она скончалась». Но или мы не говорим аналогичным образом в наши дни: «Он переехал на Таирова» — он умер, а если «Он переехал на Слободку» — так сошел с ума. А легендарный по сию пору «Борис, председатель дохлых крыс» или угловая система одесских координат, а «специальные жестянки для собак, прикованные к деревьям»? Забота о бездомных собаках была одним из условий завещания богача Ралли. Катаев проводит нас по реальному Городу, растаявшему в дымке прошлого, поясняя даже причины ставшей притчей во языцех аполитичности одесситов: «Правила хорошего тона предписывали черноморским мальчикам относиться ко всему на свете как можно равнодушнее».

И у Катаева, как и у других родившихся в Городе писателей, есть то, что я бы назвал «одесской памятью». То есть употребление в текстах, иногда с расшифровкой, деталей жизни горожан. К примеру, Катаев в том же «парусе» пишет «мебель, называвшаяся здесь «обстановка». Или, говоря о грецком орехе, поясняет «у нас в городе его называли волошский орех». Какой писатель, кроме настоящего одессита, напишет и подобную фразу: «Тот Володька с Ришельевской, у которого монтекристо»? Или в Городе было не принято говорить типа «Вичик с Маразлиевской, у которого цветной телевизор»?

Слова истинно родного языка одесских писателей, автоматически вылетая из недр подсознания, ложились на страницы, как рукописей, так и книг. Никому из них и в голову не пришло, к примеру, заменить «скибку» на русскоязычную «дольку».

Уж как сражался за чистоту русского языка Корней Чуковский, а только стал писать об Одессе, тут же посыпались вместо «пиджаков» неведомые Бабелю «твинчики» с прочими «пуканцами».

Л. Славин в рассказе «Предвестие» пишет: «Трам-карета с оглушительным грохотом (за что ее называли трам-тарарам-карета) мчалась через весь город…». Как называли «трам-карету» за пределами Города, Славин не поясняет, а ведь на русский язык «трам-карета» переводится как «автобус». Эти строки были написаны через несколько десятков лет после того, как в Городе была создана «Генеральная компания трам-карет и омнибусов Одессы и России», которую держали папа с сыном по фамилии, чтоб я так жил, Петрилло.

«Это были очень вкусные штучки, вроде, я сказал бы, огурчиков из теста… Называлось это чибрики», — писал Ю. Олеша.

Переехав в Москву, бывший одесский мент и бандит А. Казачинский успел написать всего одну книгу. Его «Зеленый фургон» был дважды экранизирован. Пару примеров «одесской памяти»: «…жмыхами, или, как их называли в Одессе, макухой», «…назывались тогда в Одессе не трусиками, а штанчиками», «Из окон доносилась бойкая песенка, которую пела в те дни вся Одесса», «Деревянные сандалии, называвшиеся в Одессе стукалками…». В небольшой повести Козачинского запечатлена история с географией реальной Одессы, с ее «балагулами», «кукурузной армией» и прочими «дорожными». Одесские слова употребляются автором безо всяких пояснений: «полова» — дрянь, «летучка» — опергруппа. Что такое «малина» или «урканы» сегодня знают все, а значение слова «юшка» понимал даже самый известный в мире одесский писатель.