Кромешник

Жизнь без денег причиняла свои неудобства: Гек попробовал однажды эскимо на палочке по одиннадцати пенсов порция и страшно полюбил его; ребята ходили в кино, рассказывали друг другу про Фантомаса, а он только телевизор смотрел в комнатке у бабки Марии, старый и маленький, с линзой. Поэтому Гек повадился бегать на барахолку-базар возле Длинных прудов, где можно было кой-чего стырить и тут же загнать – бананы и груши, апельсины и мандарины, – все стоило денег. Гекатор когда сдавал добычу барыге Альфонсу (Толстому Алю – подростку из соседнего двора, который официально подрабатывал помощником дежурного по рынку в выходные дни), а когда съедал добытое тут же на месте. Действовал он всегда один и всегда удачно. Но однажды он попал под облаву, какие случались на всех барахолках и базарах всех городов страны. Гек был абсолютно пустой, а потому чувствовал себя спокойно… Откуда он мог знать, что началась очередная кампания борьбы с преступностью. Трувер Деллик, местный главный следователь, готовился к начальственному разносу с громами и молниями за низкий процент раскрываемости. Но получать по морде он вовсе не желал, требовалось напрячься и срочно раскрыть ряд преступлений – краж и афёр, глухо висевших на его отделе, то есть лично на нем. Когда Гек отказался назвать свои координаты и установочные данные, судьба его была решена. Деллик навесил на него четыре карманные кражи, из которых одна сопровождалась действиями, угрожающими здоровью и жизни граждан: хорошо известный ему щипач Дуля пописал бритвой крестьянина, когда спасался бегством после неудачного щипка. Но Дуля сбежал с концами, может, и на север, а у Деллика на шее теперь и кража, и ТП (телесные повреждения). Все это досталось Геку, который никак не мог врубиться в происходящее, но знал только одно: госпиталь называть нельзя, своё настоящее имя называть нельзя (он сказал, что звать его Боб, фамилию не знает, беспризорник). Деллик знал, что творил, он видел, что мальчишке – лет десять от роду, но в протоколе записал «по виду – двенадцати лет», поскольку уголовная ответственность наступала с двенадцати.

Учитывая общественную опасность содеянного, отказ вернуть краденое и выдать сообщников, стоящих за ним, ему назначили по совокупности шесть лет исправительной колонии допрежима, делённые пополам (преступники, не достигшие семнадцати лет, тянули половину взрослого срока, положенного за совершённое преступление), то есть – три года.

Пока шло «следствие», пока собрался суд, Гек успел оттянуть четыре месяца из тридцати шести в следственном изоляторе – тюрьме. Потом ему объявили приговор и в вагонзаке отправили на восток, в лагерь для несовершеннолетних, на «малолетку».

Пенитенциарная система Бабилона родилась в эпоху ничем не ограниченного всевластия предыдущего президента, была обширна и беспощадна. Труд заключённых дешёв и неприхотлив: и на приисках работать могут, и в болотистой сельве лес валить – за еду и махорку. В иные годы сидело до четырех миллионов человек. Сидели дружно, в смысле – вперемежку, бытовики, урки и несогласные с режимом. Только для карающих органов – бывших следаков, да полисменов, да прокуроров, совершивших уголовные преступления, – держали отдельную зону, иначе не жить им на белом свете. И в следственных изоляторах держали проштрафившихся стражей закона отдельно от остальных заключённых. Сидельцы отбывали свои сроки («срока» на жаргоне) в разных условиях, в зависимости от тяжести содеянного. Для того чтобы разница эта ощущалась, создано было четыре отсидочных режима на зонах: основной, дополнительный, жёсткий и каторжный. Считалось, что самый лёгкий режим – основной, а самый тяжёлый – каторжный. Так считалось у официальных представителей закона. Но своё разумение и собственная «табель о рангах» имелись у сидящих, не всегда согласных с официальной градацией.

Самым тяжёлым режимом считалась «крытка» – пятый режим. Попросту – тюрьма. Тот, кто огребал «пятью пять», знал, что из двадцати пяти лет срока первые пять спать ему не на шконке, а на нарах, белый свет разглядывать в решёточку (если решёточка та без «намордника») и иметь прогулки в тюремном дворике. Ни свежего воздуха, ни свиданок, ни личной жизни на промзоне, ни посылок, ни ларька… На каторжном режиме тоже очень даже не сладко, но не сравнить, нет.

Единственное исключение – Бабилонская «крытая» – «Пентагон», там все устроено иначе, да и сидят в ней другие люди.