Кризис среднего возраста

– Кто я такой?! – заорал Григорий. – В отличие от тебя – человек! И если мне захочется продажной любви, я сниму проститутку. А своих женщин я за деньги не покупаю!

– Я не твоя женщина!

– И никогда ею не станешь!

Магазин уже закрылся, и освободившиеся сотрудники с тревожным любопытством заглядывали в служебный коридор. Охранник тоже на всякий случай подтянулся поближе, поигрывая дубинкой, предназначенной – кто бы сомневался – отнюдь не Григорию.

– Послушай, Гриша! – прошипела она. – Чего тебе от меня надо?

– Да уже ничего не надо, – махнул он рукой.

– Значит, сумму вы нам увеличивать не будете, – мгновенно ухватилась Аня за открывшиеся возможности.

– Какую сумму и кому – вам?

– Ну как же? Ты же сказал...

– Я сказал, что хочу с тобой поговорить.

– Но разве...

– Ну и балда ты, Анна Сергеевна, – усмехнулся Григорий. – Такую песню испортила...

20 АЛЕКСЕЙ

Говорят, что люди, скрывающие свои эмоции под внешней невозмутимостью, переносят боль гораздо острее тех, кто щедро выплескивает чувства на поверхность. Все считают их толстокожими монстрами, а они страдают и корчатся в невидимых миру конвульсиях.

Алексей страдал. Он уже ничего не хотел – ни жениться, ни разводиться, – только покоя. Но раскрутившийся маховик было теперь не остановить. Впрочем, при особом желании и остановить было можно, и даже крутануть в другую сторону. Но это требовало больших усилий. Усилия прилагать не хотелось. Тем более большие. Лечь бы на диван, прикрыть глаза и молчать, молчать. А рядом – Машка теплым комочком.

Он очень любил Машку, а сейчас еще и безумно жалел – разорванную ниточку в запутанной паутине его жизни. И эта жалость придавала его любви особую пронзительную остроту.

– «Ребенок без отца все равно что дом без крыши», – цитировала Рабиндраната Тагора просвещенная Татьяна Федоровна. – Открыт всем ветрам.

И Леша представлял себе маленькую Машку на перекрестье дорог, на самом юру – тоненькую, испуганную, беззащитную.

– Ты потеряешь самого близкого человека! – кричала мать.

– Я никогда ее не потеряю! – огрызался Леша. – Никогда!

– Она вырастет и не простит тебе, что ты бросил Веру!

– А разве я ее бросил? – удивлялся Алексей. – Я же не ушел.

– Ты что, больной?! – поражалась Татьяна Федоровна. – Или прикидываешься?

...Проснуться бы завтра утром, открыть глаза, а все уже улеглось, уладилось само собой ко всеобщему удовольствию. И чего им всем от него надо? Ведь живут же люди и на две, и на три семьи. Вон хоть тот же Немцов – за примерами далеко ходить не надо. Каждый знает свое место и ничего сверх этого не требует.

Мать, конечно, можно понять – на склоне лет проблемы никому не нужны. Но если они все равно уже появились, решай их в пользу сына! Ведь это же твоя родная кровь! Какое там! Рвет горло за Верку.

А к Верке, между прочим, тоже много вопросов. Не такая уж она белая и пушистая. Рот откроет – мало не покажется. «Подай», «принеси», «помой». Нашла себе мальчика на побегушках. И готовит она невкусно, и деньги транжирит без толку, и квартирой, можно сказать, не занимается. «Ах, я устала – много работы!» Нашла себе отмазку. И вечно у нее что-то болит, вечно она ноет. Мать говорит: «Значит, ей не хватает ласки, и она таким образом пытается привлечь твое внимание». Ему, между прочим, тоже много чего не хватает. В том числе и ласки. И кого это волнует?

Где-то он недавно читал или слышал, что больше всего люди боятся неизвестности и любви, на которую они не могут ответить. Это про них с Верой. Их обоих страшат перемены и та неведомая жизнь, которую они за собой повлекут.

Вера молчит, не задает вопросов, не просит остаться, не устраивает сцен – делает вид, что ничего не происходит. Дает ему время остыть, одуматься. А может, готова принять все, как есть? Лишь бы он остался, не бросал их с Машкой? Но ведь он именно этого и хочет – жить, как живется, и будь что будет. И только мать не дает покоя, впивается в душу, как сверло в больной, ноющий зуб.

Ну не любит он больше Веру, не волнует она его как женщина, не вызывает желаний. Эдакая оскорбленная невинность, воплощенная скорбь. Оставляет ему право на злодейство – не сама прогнала, он ушел, разорил гнездо, обездолил ребенка. Да никогда он Машку не бросит! И в гнезде бы сидел, не рыпался, влачился по жизни, тянул лямку. Если бы не Катя. Ну как же мать не понимает?! Это ж словно шашлык после манной каши! Кто ж откажется? Или он не имеет права на счастье? На праздник? Может, он и продлится-то всего ничего, этот праздник. Так это ж надо понять, разобраться, чтоб не кусать потом локти от собственной дурости.

Катька, конечно, та еще штучка. В отличие от Веры не молчит – маленькая хитрая стерва. Такая же предприимчивая, как и ее мамаша. Еще неизвестно, кто там у них играет первую скрипку. Впрочем, на мамашу ему в высшей степени наплевать, хотя та и лезет во все дыры, понимает, что давить его надо сейчас, пока он еще с крючка не сорвался. Но ее-то, если что, можно и послать куда подальше. А вот Катька пока его держит, и держит крепко, не оторваться. Он пару раз попробовал – не получилось.