В 1967 году я проводил академический отпуск в Чили, и все вокруг выглядело вполне мирным. Мои чилийские хозяева всячески доказывали, что Чили сильно отличается от других латиноамериканских стран. У Чили долгая история демократического правления, объясняли они, в которой всего несколько относительно бескровных военных переворотов. В Чили военные правительства не сменяли друг друга с такой частотой, как в Перу, Аргентине и прочих странах Южной и Центральной Америки. Не зря ее считают самой политически стабильной страной всей Латинской Америки.
Чилийцы отождествляют себя больше с Европой и с США, а не с Латинской Америкой. Например, я прибыл в Чили по программе научного обмена между Университетом Чили и Калифорнийским университетом. Эта программа опиралась не только на признание того географического факта, что Чили и Калифорния занимают схожее положение в «средиземноморских» зонах западного побережья своих континентов, но и на признание того, что Чили и Калифорния схожи своей социальной атмосферой и политической стабильностью. Мой чилийский приятель подытожил все перечисленное такими словами: «Мы, чилийцы, знаем, как управлять страной».
Но всего через шесть лет после моего посещения, в 1973 году, в Чили установилась военная диктатура, побившая предыдущие мировые рекорды по садистским пыткам собственных граждан. В ходе военного государственного переворота 11 сентября избранный демократическим путем президент Чили покончил жизнь самоубийством в президентском дворце. Чилийская хунта активно принялась истреблять свой народ, подвергала чилийцев унижениям и страданиям, изобрела и освоила отвратительные новые методы психологического и физического давления. Многие чилийцы покинули страну, добровольно или вынужденно. Кроме того, хунта занялась политическим терроризмом за пределами Чили, в частности, устроила покушение, до атаки на башни Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года (кстати, в годовщину переворота в Чили) остававшееся единственным случаем политического убийства американского гражданина террористами[56] на американской территории (в Вашингтоне, округ Колумбия, в 1976 году). Военное правительство оставалось у власти в Чили почти 17 лет.
Сегодня, спустя двадцать девять лет после отставки военного правительства, Чили приходится избавляться от наследия этой диктатуры. Кого-то из мучителей и военных лидеров посадили в тюрьму, но высшее военное руководство, между прочим, осталось на свободе. Многие чилийцы осуждают пытки, однако заявляют, что военный переворот 1973 года был необходимым и неизбежным.
Погружаясь в недавнюю историю Чили на протяжении этой главы, читатели наверняка будут задаваться вопросами, на которые нет однозначных ответов. Чем можно объяснить столь резкое изменение политического курса страны, вроде бы обладающей сильной демократической традицией? Как Чили и другие страны могут справиться с мучительной памятью о недавнем прошлом? Какое отношение данная книга, посвященная общенациональным кризисам, имеет к Чили? Мы опознаем значительные выборочные изменения в экономической политике правительства и в достигнутом политическом компромиссе. Мы также столкнемся с уже знакомыми проявлениями «кризисных» факторов, будь то беспристрастная самооценка и отсутствие таковой, свобода действий и отсутствие таковой, поддержка или противодействие со стороны союзников или влияние фактических и предполагаемых образцов. Сразу два лидера Чили побуждают вновь вернуться к извечному вопросу историков о том, насколько в действительности харизматичные лидеры способны менять ход истории.
Больше всего моих соотечественников-американцев заботит то обстоятельство, что судьба Чили заставляет нас опасаться за самих себя. У США, как и у Чили, давняя и сильная демократическая традиция. Установление диктатуры вопреки этой традиции казалось совершенно невозможным чилийцам в 1967 году, а сегодня нечто подобное кажется немыслимым многим американцам. Но именно так произошло в Чили, и в ретроспективе ясно, что некоторые «предупреждающие знаки» бросались в глаза. Как знать, не случится ли нечто похожее в США?