Кривая дорога

Я решительно и торопливо двинулась по плотно застроенным улочкам. Благо, остановились в самой серёдке — не заблужусь, выбираясь из города. Я оставила позади мирно почивающие, не ведающие нависшей опасности домики, дощатую мостовую, похороненную под остатками дневного пиршества: обломков сахарных крендельков, растоптанной свежей редьки, странных заморских ярко-красных не то ягод, не то овощей, что пытались впихнуть всем и каждому бойкие торговцы. За спиной остались матери и дети, хорошие и не очень мужья, продажные девки и склочные старухи… Все они мирно спали. И все хотели жить.

Если мне повезёт… Если мне очень-очень повезёт, утром они проснутся и не узнают, какая беда прошла стороной.

Я легко обошла дремавших на посту сторожей и, запуская когти глубоко в деревянную плоть ворот, перебралась на другую сторону.

Тем вечером у Радомира тоже хватало забот. Найти иголку в стоге сена проще, чем отыскать пьянчугу в столице. Да не какого-нибудь, а того единственного, который мог помочь добраться до самого Любора и убедить того рискнуть прибылью в казне ради безопасности жителей.

— Берест. Да, который бывший воевода, — объяснял он фигуркам в тёмных плащах, которые, как известно, за нужную сумму найдут кого угодно. А за другую нужную сумму оставят кого угодно без головы, — да, тот, что спился, — с горечью соглашался рыжий.

Чернушка крутилась неподалёку. Так, чтобы подозрительные собеседники сразу понимали, что при такой охране с Радомиром шутки плохи, но ещё и так, чтобы, если что, и сам рыжий пришёл ей на помощь.

Пришлось обойти не одну таверну из тех, где когда-то любили сиживать купец и вояка. Берест, хоть и сильно старше Радомира и годился ему если не в отцы, то хотя бы в дядьки, мужиком был доброжелательным и словоохотливым. Правда, скажи кому из дружины городничего, что строгий воевода с радостью заливается брагой да подпевает похабным песням, те бы нипочём не поверили. А если бы и поверили, то лишь пожали плечами: каждый волен отдыхать, как ему вздумается; а Береста осуждать — чревато. Не поколотит, нет, но посадить голым задом в муравейник вполне может.

Но то раньше.

С лета что-то поменялось.

Поджарый, крепкий, как породистый скакун, давний друг постарел и осунулся. Стало видно, что он немолод, что прошёл куда больше, чем шёпотом рассказывал молодому другу, когда в харчевнях почти никого не оставалось, а последние тусклые лучинки нарочно подносили поближе к заставленному пустыми чарками столу. От тех историй у Радомира бежали мурашки по коже: и от страха, и от странного, заставляющего немедленно вскакивать и искать приключений чувства. Он по-хорошему завидовал рассказчику, но прекрасно понимал, что, хоть и не обижен силой и ловкостью, никогда не наберётся достаточно храбрости и лихачества, чтобы пойти по его стопам.

Но истории купец слушал, ловя каждое слово. Всякий раз, проезжая столицу, старался выделить вечерок на посиделки. А потом, когда поздно возвращался на постоялый двор, прямо в грязных портянках заваливался на кровать и представлял, что герой всех услышанных историй — не старый опытный воин, а молодой, широкоплечий рыжий смельчак.

Чернушка заинтересовалась лежащим первой. Подошла, сунулась поискать чего вкусного и отпрянула, принюхавшись.

Валявшийся под стеной (мог бы и в грязи, кабы не заморозки), спрятавший озябшие руки в засаленные рукава когда-то очень дорогого шитого на заказ кафтана, воняющий самой дешёвой брагой, которую не станет подавать ни одно уважающее себя заведение, человек не мог быть Берестом.

Но это был именно он.

— Вот тебе твой красавец, — фигура в тёмном плаще пнула носком сапога лежавшего. Мужчина выругался, обдав купца новой волной запахов. Раньше в вечер загула Берест пах хорошим вином и ароматным маслом, которое использовали продажные, но небедно живущие девки. Нынешний аромат оказался…несколько иным.

Радомир, не глядя, протянул провожатому монету.

— И за молчание, — подсказала фигура.

Чернушка сразу навострила рога, решив, что провожатый потребовал лишнее.

— Ить, какая! — восхитился ищейка. — Продашь?

Купец хотел пригрозить, что отдаст бесплатно, ещё и приплатит, если рогатую точно не вернут, и добавить, что уж точно не собирался делась с пьяным что-либо, о чём стоило бы молчать, но махнул рукой и сунул золотой. Фигура издевательски поклонилась и растворилась в только начавшейся ночи: ей предстояло совершить ещё немало выгодных сделок.

— Эх, друг, как же тебя так? — Радомир, стараясь не дышать, поднапрягся и попытался поставить Береста на ноги. Или хотя бы посадить. В крайнем случае — разбудить.

Не получилось ни того, ни другого, ни третьего.

— Ы-у-а-и! Ыш! — чётко выговорил лежащий и наугад лягнул ногой.

Купец легко увернулся и хотел пнуть в ответ, но, памятуя, насколько старый вояка скор на расправу, не рискнул.

— Куда ты меня послал?! — перевёл рыжий. — Да сам ты! Ах так?!

Радомир, позабыв, кто тут воин, а кто — завистливый юнец, отбежал до маленького колодца, набрал пригоршню ледяной воды и выплеснул в лицо забулдыге. Коза в поддержку обронила несколько шариков из-под хвоста.