Критерий истины

Плохо человеку, когда он один. Горе одному. А одинокому человеку с больными руками – хоть в могилу. Саше Надя еду принесла, и кормила его из ложечки. А Леша с его шинами увяз в трясине недееспособности. Надя, брезгливым движением достала из его кармана деньги и взяла еды и для него. А как дальше? Видит око, да зуб неймет. Он пробовал подступиться к тарелке с супом и так и сяк. А Татьяна, которой он в своих планах выделил роль избавителя от Соловьевой, даже хлеба ему не придвинула. Отстраненно, как зритель в цирке, наблюдала за его потугами.

Суп через трубочку пить можно, – подсказал смекалистый Саша, – В медпункте трубочки должны быть.

Едва Таня, допив свой компот, пожелала приятного аппетита и поднялась, на освободившееся место порхнула Соловьева и участливо предложила.

Я тебе помогу.

Вот, правильно, Наташенька, – радостно согласилась Надя, – Путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

В сложившейся ситуации Леше ничего не оставалось делать, как питаться из рук Соловьевой.

Вот и привыкай, – произнесла Надя, зло поглядев на Лешу.

Чего мне привыкать? Горы любят сильных, – буркнул он.

А я не тебе говорю, я Наташе. Подожди. Скоро он и голову сломает со своим мячиком, и снова поглядела на Лешу, – Накрылся твой волейбол. Горы любят сильных? Горы любят умных. Вот теперь бы мозгами пошарить. Да нечем.

Ну, подумаешь, получился не сосем удачный марш-бросок Медельсона в горы, – попытался отшутиться Леша, – До свадьбы заживет.

До свадьбы? Не ходи, Наташка, за него замуж. Горя помыкаешь.

Пока он мучился с супом, плов остыл. Бараний плов холодным есть противно. Соловьева сбегала, обменяла плов на горячую порцию. Вилка была заменена ложкой. Она набирала немножко и подносила ему ко рту. Все шло к тому, чтобы она посягнула и на то, чтобы под конец вытереть ему рот своим платочком. Но от этого он увернулся и вытер рот бинтами.

Обед был закончен, но Соловьева и не думала прощаться. Она сопровождала его к спальному корпусу, выспрашивая, что же с ними приключилось. Леша напустил ужасов: он обжегся ядовитой травой, от которой на коже остаются пятна и шрамы. А кто сильно обжегся, – а он, по словам врача, обжегся основательно, – те выглядят точно прокаженные. И с такими люди обычно избегают общения. Вот такие дела. Наташа остановилась, в уголочке ее черных длинных ресниц снова блеснула слезинка. Голос ее дрогнул.

Подумаешь, шрамы, – сказала она, – Шрамы украшают мужчину.

У спального корпуса им, так или иначе, нужно было разойтись по комнатам. Соловьева предложила сходить на смотровую площадку. Это скала, нависающая над рекой. Он ведь там не был. А там такая фантастическая красота! Совсем близко.

На смотровой площадке было прохладно. Вода внизу разбивались о камни, насыщая весь воздух вокруг сверкающей зеркальной пылью. Радуга висела над ревущим потоком. Противоположный берег реки обрывался отвесной скалой. Но не безжизненной. Благодаря водяной пыли и солнцу, в щелях меж камней пристроились кустарники, цветущие яркими синими цветами. Выше скалы, простирались луга с их обманчивой, теперь Леша знал, коварной красотой. Режиссеры выбирают подобные места, чтобы снять признания в любви. И эта красота еще больше пугала Лешу.

Соловьева, видать, знала, куда и зачем его ведет. После обеда нормальных людей на площадку не тянет. Уступ пуст, а обстановка романтическая. Даже более романтическая, чем в каком-нибудь столичном парке, где они когда-то целовались. Так что, теперь его спутница, осмелев, прижалась к нему, сначала робко, потом плотнее. Если бы не его руки в шинах, то почти, как в Москве. Его бедные руки торчали как у огородного чучела. Он не мог отстраниться.

Когда он вернулся в комнату, Мендельсон спал сном сытого мужика, лежа на спине и раскинув забинтованные руки. Леша не мог подобрать удобного положения. С больными руками и нависшей над ним Соловьевой, до сна ли тут. Словно в капкане. Без рук не только не поешь по-человечески, зубы не почистишь, не побреешься, мелочь из кармана не вытянешь, в туалет нормально не сходишь. Ну ладно, с обедом Соловьева помогла. А ведь раз он поел, значит, съеденное, переваренное потребует выхода. А руки забинтованы. Он боялся даже вообразить, что будет. Что делать? Голодать и крепиться? От ужина отказаться?

Он боялся ужина. Нельзя допустить, чтобы Соловьева решила, что она ему теперь за мать – кормилицу. Суверенитет превыше всего. Перед ужином он попросил, чтобы Саша разбинтовал его и снял шины. Саша оробел и пошел к жене за разрешением. Надя явилась, накричала, и категорически запретила мужу вмешиваться в лечебный процесс. Но не одним Мендельсоном жива русская земля. Витя Горлов сделал все, как просил Леша. А потом Леша выпросил в медпункте десять сантиметров тонкого резинового шланга. Жизнь налаживалась.