Читаем Крики в ночи полностью

Крики в ночи

Сначала я не понял. Перед нами на траве кидались за крошками хлеба голуби, смеялись и играли дети. На другой скамейке, рядом с клумбой, обнималась парочка. Солнце собиралось прожечь дырку на бледно-голубом, как утиное яйцо, небе.

Я даже задумался, не хочет ли она подцепить меня, одна из этих одиноких женщин определенного возраста, выясняющая, может ли она еще кому-нибудь понравиться. Но она не смотрела на меня, будто ее улыбка предназначалась цветам в этом небольшом парке.

— Я следовала за вами, — пояснила она.

Видимо, я все еще не пришел в себя.

— Я шла за вами, — повторила она. — От комиссариата.

Я выпрямился на скамейке и ждал. Молча. Нужно было возвращаться к Эмме, и все же что-то в ней остановило меня.

— Извините, — она говорила по-английски, — я так сожалею…

— Да ладно вам.

— Нет. Не за то, что я беспокою вас, — сказала она. — А за то, что пришлось еще раз с вами встретиться.

Я взглянул на нее с большим интересом. Хорошо вылепленное интеллигентное лицо, бронзовое от солнца, ладная фигура в свободной блузке, которая открывала гладкую кожу шеи. Белый жакет, голубые хлопчатобумажные брюки. Волосы неестественного серебристого цвета сияли как шелк, лоб, не омраченный морщинами. Должно быть, она преждевременно поседела и, выбирая краску для волос, остановилась на пепельно-русом цвете, уверенная в том, что так выглядит лучше.

— Что это значит?

Что-то в ее манере держаться подсказало мне, что она встревожена, почти что несчастна.

Она смотрела на молодую пару, и мне показалось, что я уловил нечто вроде понимания, симпатию, которую она каким-то образом излучала.

— Мне очень трудно говорить, — начала она.

— Почему?

— Мне дали задание взять у вас интервью. Я не хотела этого, но мой редактор месье Жиру настаивал. После того как вы побывали в редакции. Я ему говорю: „Нет, не я“, но он твердит: „Нет, вы“. Одна из моих обязанностей — разматывать полицейские истории. Я видела вас сегодня в комиссариате. Они привыкли ко мне, и здесь и в других городах нашего департамента, в том числе в Сен-Максиме. Кое-кто всегда помогает, к примеру, сержант Лефевр, толстый такой, с глазами, как пуговки. Вы понимаете меня?

Она говорила по-английски довольно медленно.

— Я не хочу говорить ничего никому. Ради Бога, оставьте меня.

Она согласно кивнула:

— Да, я знаю. Но я на работе… У меня задание… Как говорится, лучше быть увиденным и услышанным, Затем, может быть, кто-нибудь появится. Кто-то, кто сможет помочь.

— И вы размотаете свою историю…

Она казалась расстроенной.

— Вы неверно думаете обо мне, — заметила она. — Я не хотела этого задания, но мне нужно делать свое дело. У вас есть работа, которую вы обязаны выполнять?

Работа. Прошлое или будущее, размышлял я, думая о своем офисе там, в Англии, который когда-то так много значил. Другой мир. Я закрыл лицо руками.

— Наверное, мне лучше уйти, — вымолвила Эстель, похоже, с облегчением. — Я пыталась поговорить с вами, но попытка не удалась.

Я видел, что она решилась уйти, а мне нужна была помощь.

— Пойдемте, я возьму кофе, — предложил я.

Мы зашли — я смутно это помню — в какое-то маленькое кафе поблизости, где нам принесли два кофе в маленьких толстых стаканчиках, а она объяснила, что раньше работала в другой газете, еженедельнике „Оризон“, но недавно перешла в „Сюд журналь-экспресс“. И поэтому не могла себе позволить расстраивать месье Жиру. Разведенная, имеет дочь-школьницу, она учится в Париже.

Несмотря на все свои жизненные разочарования, Эстель могла улыбаться, и это была теплая улыбка. И она умела слушать. Она вытягивала из меня слово за словом без видимых усилий. У нее был моложавый вид, и то, что я облегчал душу, успокаивало меня: ее неподдельный интерес, то, как она держала голову, — все свидетельствовало о серьезной озабоченности.

Люди впитывают в себя свое прошлое, и, по мере того, как мы сидели там, до меня дошло, что она не только спрашивает, но и рассказывает. О своих попытках выжить, воспитывая маленькую Жанну после бегства ее отца. Эстель Деверо знала, как завоевывать симпатии, и была хорошим специалистом в своем деле. Выражение ее глаз ясно говорило о том, что она хорошо отдает себе отчет в том, чего хочет.

— Итак, вы американец, а живете в Англии?

Почему им всегда необходимо знать, откуда ты родом? Думаю, что от этого вопроса я почувствовал себя неудобно.

— Моя жена англичанка, — пояснил я.

Она казалась смущенной.

— Англичане так отличаются…

— Отличаются?

— От нас. От меня. — Она подставила руки под подбородок. — А теперь вы столкнулись с тайной.

— Я столкнулся с адом, — отрезал я.

Она широко распахнула голубые невинные глаза, полные детской надежды.

— Не нужно отчаиваться, — подбодрила меня она. — Я верю, что дети найдутся.

Мы вышли из кафе и пошли по улице к реке, лениво несущей темные воды.

— Извините меня, — сказала она опять.