Кресты у дороги

Микросекунда разделяла два последних слова. Ещё одна, и стала бы насмешка. Без неё – похвала. Ум Ярика озлобился. Сердце откликнулось теплом. Почувствовав силу, ясновидящий намекнул:

– Злая земля. К чужакам.

– Ага. Из-под колёс уходит. Благо вас не задело!

Ярик сомкнул губы, чтоб не оскалиться. Бывало, над ним и завуалированно насмехались, и в грош не ставили. Общаясь с людьми, полезно и проигрывать, особенно «ты-же-ребёнку». Только сегодня поражение не обидой грозит. В голове – ни одной здравой идеи. Страх мигает проблесковым маячком.

Двое синхронно повернулись к Аксинье. Набожная шептала молитвы, перекрещивалась. Лебёдушкой плыла. Ярика ужалила совесть, что, хотя обещал боле не вспоминать, снова напугал сестрёнку этой бабушкиной сказкой. Он не понаслышке знает, что проклятия есть и что они есть, а она о том и знать не желает.

Ни мошкары. Ни соловьёв. Ни машин. Никаких огней деревни на горизонте. Горизонта тоже нет. Один чёрный пузырь, где, как в стеклянном шаре, волнуется пыль. Минул, по меньшей мере, час, когда Аксинья легко, а кому покажется – кокетливо, поинтересовалась:

– Денис, всё хорошо?

Тот не стушевался:

– Конечно.

– У меня что-то на лице? С одеждой? – стала оправляться. Яростно затёрла щёки – Так и знала! Поди чушка, а вы молчите!

Грудной смех походил на мурчание. Полился баритон:

– Всё прекрасно. Извини. Просто… не могу отделаться от мысли, как же ты похожа на мою первую любовь. Или она была похожа на тебя.

– «Была»? Она умерла?

На лицо его упала тень.

– Хуже. Вышла замуж и родила.

Уставшая от темы смерти Аксинья на радостях расщедрилась на сарказм:

– Действительно, и врагу не пожелаешь!

Ярик притаился полевой мышкой. Ловил каждое содрогание воздуха. Казалось, и без прикосновений зрит «вглубь». Вскрывает иной уровень реальности. Сестрёнка, слишком доверчивая, чтобы дожить до старости, лезла в клетку ко льву:

– А какой она была?

Денис покрутил кистью, подбирая подходящие эпитеты.

– Совершенной. Красивой. Жестокой.

– Если не хотите, можете не рассказывать.

Тот качнул головой, хрустнул шеей. Ярик забыл, как дышать.

– Что я вам говорил про страх? – напомнил Денис. По щелчку пальцев заявился добродушием. В том его человеческий дар – актёрский. – Да ничего такого! Сам виноват. Был несуразным. Плюгавым. Говорил ломано. Постоянно, постоянно запинался! Исполнительный студентик. Не крути она мной тогда, сегодня б не уважал, – он опасно поник, умолчав о «до» и «после». О переломе. – Очнулся. Осознал. Не сразу стал лучшей версией себя. Знаете, когда мир в твоих руках? Когда берёшь.

Денис сделал движение, точно хватает что-то и растирает в порошок. Тень вуалью приглушила жгучий взгляд, сочащийся голодом.

– Это высшая благость жизни. Именно она. Дерзость делать то, что хочешь.

Проницательная Аксинья распознала за цинизмом большую, боголепную, разрушительную любовь. Силу, равную той, что двигает титанические плиты. Только та пухнет в чреве Земли, а эта умещается в одном человеке. Аксинья уважительно кивнула. Ярик похолодел.

«Зачем откровенничает? Решил, что не расскажем? В одном случае наверняка».

Луч по серому дорожному полотну выдавал дрожь. Сестра заметила, потянулась.

– Ярик, дай фонарик, – хихикнула с нечаянной рифмы. Регулярная забава. – Я отлучусь на минутку, а вы пождите меня тут.

Брат замаскировал панику шёпотом:

– С тобой пойти? Убьёшься.

Покраснела.

– Справлюсь.

Полумрак захлопнулся мраком. Воображение ударило железными створами. Мальчик подскочил. Открыл было рот, чтобы не оставаться в темноте совсем один. Чтобы хоть крик эхом указал стороны света. Не понадобилось. Световое пятно уползло. Скакало с кустов на кроны, исчезало в небе. Аксинья, продираясь к лесу, отступившему от дороги, махнула, мол, всё в порядке. Они не видели. Ярик, доведённый до белого каления, ни черта не видел.

Жестяной бидончик брякнул дном об асфальт. Пахнуло земляникой и мокрой землёй. Вместо эйфории, коя сопровождает в подобные минуты, Денис почувствовал, каким грузом ложится грех на душу. Непричастных доселе не трогал. Отводило. Но эта ночь выдалась такой – сумасшедшей.

«Ещё совсем мальчишка. А доза осталась только для Ксюни», – корился убийца, наматывая шнурок на руку. Тайно мучился. Распускался цветущим бутоном. Свежая кровь побежала по венам, питая живительной силой. Азарт обожествлял. Всё возможно, всё можно. В который раз и всегда. Он себе разрешил. Разрешил себе жить.

Денис покосился в сторону леса. Мерил расстояние по затухающему шелесту травы. Недостаточно далеко, чтобы не услышала вопля. Достаточно, чтобы не услышала возни. Чтобы чуть погодя пойти навстречу Аксинье одному. Придётся потерпеть корчи ребёнка. Минутку-другую. Всего-то.

Мышечная дрожь стегнула, рот приоткрылся для последнего, украденного вдоха. Убийца широко махнул связанными руками. Шнурок не обвил цыплячью шейку. Щёлкнул, в рывке больно сдавив пальцы. В груди ёкнуло. Осечка. Под боком был и пропал! Держа верёвочку наготове, смущённый необъяснимой прыткостью жертвы, охотник рыскал в темноте, крадучись. За спиной раздалось нарочито спокойное, негромкое: