Крест поэта

Известно, что Авербах доводился родственником Троцкому и Ягоде, а Каменев был женат на сестре Троцкого. Горький, испытывая постоянную травлю со стороны Зиновьева в Петрограде, не мог найти поддержку у Каменевых в Москве, а значит — в Кремле: Каменев, большевик видный! Вот как сказал об этом в то далекое время известный русский поэт Владислав Ходасевич в записке “О Горьком”, опубликованной у нас лишь 12 марта 1989 года в газете “Советская Россия”:

“Помимо личного раздражения в словах Каменевой, может быть, следует расслышать отголосок другой, более упорной и деятельной вражды, несомненно сыгравшей важнейшую роль в жизни Горького и в истории его отношений с Советским правительством. Я имею в виду нелады с Григорием Зиновьевым, всесильным в ту пору комиссаром Северной области, смотревшим на Петербург, как на свою вотчину.

Когда и почему и как начали враждовать Горький и Зиновьев, я не знаю... Зиновьев старался вредить Горькому, где мог и как мог. Арестованным, за которых хлопотал Горький, нередко грозила худшая участь, чем если бы он за них не хлопотал”. Леопольд Авербах изматывал не только Платонова, авербаховцы “разделывали под орех” Серафимовича и Шолохова, и вокруг них — широко “охватывали” русских “писателей-шовинистов”!.. Современным продолжателям поиска “черносотенцев и шовинистов” ходить за уроками куда-то нет надобности: своеобразная “хрестоматия оярлычивания” — перед носом...

Конечно, Сергей Есенин — шовинист. И русский народ — шовинист. Только твердолобый народ-шовинист поставит в центре своей столицы памятники Марксу, Свердлову, Дзержинскому, Энгельсу, Димитрову, Воровскому, чуть в стороне — Тельману, Зорге, и чуть в стороне — Махатме Ганди, Индире Ганди, назовет именами зарубежных прогрессивных деятелей сотни городов и поселков, тысячи улиц, клубов, заводов, фабрик. Только народ-шовинист.

Только народ-шовинист не отметит в Москве памятником имя своего спасителя — Дмитрия Донского, только народ-шовинист будет медлить и с памятником бессмертному полководцу — маршалу Георгию Константиновичу Жукову.

А имена сбежавших и полусбежавших, склоняемые ежедневно в газетах, по радио и телевидению, имена, набившие нам оскомину, называют люди-интернационалисты, объективные люди, широкие, не групповые, не клановые... Помолчали бы, погодили бы с упреками ретивые критики, оседлавшие газеты и журналы ради раздражения, ради скандала, ради межнациональной грызни, помолчали бы!

Дутое, наглое пророчество Льва Давыдовича Троцкого закатилось, а созданная им теория и модель лагерей обернулась миллионами жертв культа личности. Безнаказанная самоуверенная тяга руководить, сочинять, исполнять за других, не за себя, а за чужой народ — падет и не принесет сеятелям лжи ни равновесия, ни покоя.

Спит ковыль. Равнина дорогая,

И свинцовой свежести полынь.

Никакая родина другая

Не вольет мне в грудь мою теплынь.

Знать, у всех у нас такая участь,

И, пожалуй, всякого спроси,

Радуясь, свирепствуя и мучась,

Хорошо живется на Руси.

Пусть злобствующий имитатор еще раз прочитает эти строки Сергея Есенина, действительно великого русского поэта, и, может, поймет: подражать русскому человеку, видимо, не сложно, но быть русским — сдвигать скалы!..

1987-1989

ВЕЧНЫЕ МИРАЖИ

Валентин СорокинПухленький, кудрявенький, в перехваченной пояском рубашке, он казался мне доброй, мягкой куклой, созданной специально для улыбки людям, особенно детям: дети удивляются ему, тянутся к нему и любят его, сдобного пончика. И Слава Богданов, друг мой, в детстве так же воспринимал Ильича-ребенка. Я — уралец. А Слава — тамбовчанин. Я — с Ивашлы. А Слава — с Васильевки.

Помню, в голодной и холодной школе, послевоенного образца, моя учительница, Софья Александровна, кивала в сторону стены, на которой пестрели наклеенные фотографии и рисунки: “Владимир Ильич Ленин!”

Вот он — еще безгрешный, амурчик, такой румяный. Вот он — уже с юной дерзкой мыслью. Вот он — собранный и гневный. А вот он — трибунный, с раскрытым ртом, парящей пятернею: “Великая Октябрьская социалистическая революция свершилась!”

Темное пальто. Полы реют. Шарф реет. Галстук реет. Кепка смята в пальцах. Толпа ревет, плачет, стонет, качается на фоне Спасской башни. Солдаты — со штыками. Матросы — в лентах пулеметных. И — соратники, соратники, соратники. Сталин, Калинин, Молотов, Ворошилов, Дзержинский, да кого только, каких только соратников и последователей нам не внедряли? Мне — в Ивашле. Славе — в Васильевке. И учительница у Славы Богданова другая: Дарья Ивановна.

Троцкого, Бухарина, Каменева, Зиновьева, Раковского, Томского, Рыкова, Луначарского я не застал — пали в оппозициях, но Якова Михайловича Свердлова пробовал уважать, слушая байки о нем, а подрос, глянул на музейную биографию — разочаровался: заслуг перед государством и перед партией у него много, а правды в его судьбе нет. То, четырнадцатилетним, демонстрацию организовывает, то, пятнадцатилетним, подпольную большевистскую ячейку создает у нас, на Урале. Странно. А на Тамбовщине — Тухачевский озоровал.