Крест поэта

Скажете, разве Владимир Высоцкий не Сергей Есенин? У Есенина была Айседора Дункан, а у Высоцкого — Марина Влади. Есенин ездил с Дункан по миру, и Высоцкий ездил с Мариной Влади по миру. А ведь находятся люди, есть даже критики, считающие, что Владимир Высоцкий, весь, не стоит и одного есенинского стихотворения! Неучи. Высоцкий даже телефонистку зарифмовал. Высоцкий, как пишет Марина Влади, за отопительные трубы, для собственного домика, давал концерты в подвалах московским слесарям. У Есенина не воровали стихи, а у Высоцкого воровали. Добро бы — свои, но воровали чужие, не наши, не советские проходимцы:

“Однажды вечером ты возвращаешься поздно, и потому, как ты хлопаешь дверью, я чувствую, что ты нервничаешь. Я вижу тебя из кухни в конце коридора. Ты бросаешь пальто, кепку и большими шагами направляешься ко мне, потрясая какой-то серой книжкой: “Это слишком! Ты представляешь, этот тип, этот француз — он все у меня тащит! Он пишет, как я, это чистый плагиат! Нет, ты посмотри: эти слова, этот ритм тебе ничего не напоминает? Он хорошо изучил мои песни, а? Негодяй! И переводчик мерзавец, не постеснялся!”

Мне не удается прочесть ни слова, ты очень быстро пролистываешь страницы. Потом начинаешь ходить взад-вперед по квартире и, ударом ладони подчеркивая рифмы, ты цитируешь мне куски, которые тебя больше всего возмущают. Я начинаю хохотать, я не могу остановиться. Задыхаясь, я, наконец, говорю, что от скромности ты, по-видимому, не умрешь и что тот, кто приводит тебя в такое бешенство, не кто иной, как наш великий поэт, родившийся почти на целый век раньше тебя, — Артур Рембо”.

Смешно. Не правда ли?.. Можно лишь догадываться, сколько наворовали-нахапали иностранные лирики у Бродского и Галича, Коржавина и Высоцкого. Сами творить не умеют — обирают русских...

В книге “Владимир, или Прерванный полет” Марина Влади чуть ли не постранично упрекает Высоцкого за беспробудное пьянство, за срыв спектаклей, за перевертывание на автомобилях и проломленную голову, упрекает за маразматичный вход, вползание на четвереньках, после обильного коньяка, в православный храм Грузии, тяготится классической “атрибутикой” классического наркомана: ампулами, морфием, атабусами, марихуаной, болезненными рвотами барда, его бредовыми “вдохновениями” и устрашающими взвинченностями.

Неужели так? Трудно поверить! Хотя поток его голоса и его острот, замешанных на тюремных афоризмах и чифирной философии, нетрезво густ и нетрезво хриплив. Я всегда проповедовал: бард — бард, и его надо воспринимать “в комплексе”, и голос, и жест, и гитару, и слово. Отдельно — стихи Высоцкого неряшливы и хамовиты,а вместе — даже и чифирная копоть не отвращает, усиливает рельеф творческой биографии “нестандартной фигуры”, соприкасает Высоцкого с европейскими ухарями.

“Мы прогуливаемся в кроваво-красном освещении заходящего солнца среди храмов, заросших тропической растительностью. Расчистили только огромную, почти вертикальную лестницу. Ты одним махом взбираешься наверх и спубкаешься с ловкостью акробата, отбивая чечетку на стертых ступенях”.

Правильно, чечетку. Можно и похрипеть под гитару. Храмы же!..

Долго и много Марина Влади возила барда по миру. Показывала ему Азию, Америку, Европу, пока где-то там, на Западе, не привела его к величайшему русскому поэту Иосифу Бродскому, — вот уж они, два славянина, два русских витязя, поговорили о России, о русской тоске, удали и недоли!

Дома-то поговорить не успели. Дома-то и без них русские встречаются, а тут нет, тут только они русские... Да и сама Марина Влади, верная жена у Высоцкого, — все свои свадьбы забыла перед тем, как сыграть свадьбу с Высоцким.

Высоцкий — Есенин сегодня, только не сельский, а столичный:

Мишка Шифман башковит, — у него предвиденье.

Что мы видим, говорит, кроме телевиденья.

Смотришь конкурс в Сопоте и глотаешь пыль,

А кого ни попадя пускают в Израиль.

Или такие вот штучки, веселые, оригинальные, незабываемые:

Мишка также сообщил по дороге в Мневники, -

Говорит: — Голду Меир я словил в радиоприемнике.

С такой “тюремной баланды”, с такой “барачной жижи” не расслышать звонкое, голубое и нежное, не раскаяться, не застонать:

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым!

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

Ты теперь не так уж будешь биться,

Сердце, тронутое холодком,

И страна березового ситца

Не заманит шляться босиком.

Зачем Сергей Есенин назвал в поэмах имена Троцкого, Зиновьева, Бухарина, если не благоговел перед ними? Значит, и Сергей Есенин — “врио” (это некто Воздвиженский со страниц “Юности” подал голос), не тот — не великий, как Пастернак, Бродский, Галич, Коржавин, Высоцкий, Мандельштам?

Сергей Есенин называл их, эти имена, искренне, пока не ужаснула его чужая, катящаяся по России казнительная жестокость.