Читаем Крест поэта полностью

Крест поэта

Но, порезавшись о быт, о личные драмы, свои и чужие, удивляется она: «Обозлился за то, что я изменяла? Но разве он не всегда говорил, что это его не касается? Ах, это было все испытание? Занятно! Выбросить с шестого этажа и испытывать, разобьюсь ли! А дурак бы заранее, не испытывая, знал, что разобьюсь. Меня подчинить нельзя. Не таковская! Или равной буду, или голову себе сломаю, но не подчинюсь».

Не подчинилась. И Лев Осипович, политкаторжанин, увлек Галю: с ним настоящую суть поняла... И с одним ли Повицким?.. Не подчинилась. Клянясь — изменяла. Приобретая — утрачивала. Оправдываясь — виноватилась. А цветы вспыхивали и гасли. Жизнь вспыхивала и гасла.

А 28 декабря 1925 года — телеграмма: «Москва, Брюсовский, дом Правды, 27, Бениславской МСК Ленинграда 103522 12 16 51 Сообщите Наседкиным Сергей умер — Эрлих». Телеграмма — почему Бениславской?..

И — дневник Бениславской: «Да, Сергунь, все это была смертная тоска, оттого и был такой, оттого и больно мне. И такая же смертная тоска по нем у меня. Все и все ерунда, тому, кто видел его по-настоящему, — никогда не увидеть, никогда не любить. Жизнь однобокая тоже ерунда. И общественность, и все, все есть, когда существо живет, так, по крайней мере, для меня тогда расцветают все мои данные, все во мне заложенное. Малюсенькая «надеждочка» осуществилась, но это непоправимо».

Есенин погиб, а она: «...расцветают все мои данные, все во мне заложенное»... Чушь какая-то. Но нам ли ее осуждать? И осуждать ли?

И — 25 июля 1926 года опять: «Лучше смерть, нежели горестная жизнь или постоянно продолжающаяся болезнь». Ясно? Понятно? «Очень даже просто!» Значит? Ау, уа! Погода во всех состояниях — думаете, и все тот же вывод! Ну, так... гоп, как говорится, а санатория — «это ж ерунда». Ну, отсрочили на месяц, на полтора, а читали, что лучше смерть, нежели. Ну так вот, вот...

Сергей, я тебя не люблю, но жаль. «То до поры, до времени...» (писала пьяная) Б(ениславская).

Чего же еще тебе, читатель, нужно? Разве ты не заметил — больная? Да, больная. Грешная. И если — не кроваво грешная, то слава Богу!.. А каково поэту? Каково Сергею Есенину в логове бандитов, грабителей, инквизиторов, царегубителей и расстрельников, дорвавшихся до власти и никем не контролируемых? Потому и Ленин — не икона. Потому и:

Войной гражданскою горя,

И дымом пламенной «Авроры»

Взошла железная заря.

Свершилась участь роковая,

И над страной под вопли «матов»

Взметнулась надпись огневая:

«Совет Рабочих Депутатов».

И потому, перемещаясь приметой в примету, образом в образ, а характером в характер — как оглушительная пощечина в зале, в Большом Кремлевском там или в Белоколонном — Дома союзов, но пощечина по сытому и продажному времени, по револьверным проституткам, чахоточно кашляющим у безвинных могил, по розовым рожам картаворотых палачей, трущихся гладкими обжорными животами на трибунах:

Сыпь, гармоника. Скука. Скука.

Гармонист пальцы льет волной,

Пей со мною, паршивая сука,

Пей со мной.

Излюбили тебя, измызгали —

Невтерпеж.

Что ты смотришь синими брызгами?

Иль в морду хошь?

Читатель мой, оглянись — поворачивается туда и сюда по стране эта морда, поворачивается и жует. Жует — сдобу, шоколад или колбасу? Жует, неторопливая, тупая, а мы — в разорении, в голоде, в холоде. Кто у руля сегодня?

Вчера отмечали день Сергия Радонежского. А возле Патриарха Алексия II — Ельцин, Попцов, Фридман... А — Гайдар? А — Бурбулис? А — Чубайс?.. Кто они? И что хотят они от нас и от нашей измученной России? Тени Троцкого, Свердлова, Дзержинского и Ягоды, Менжинского и Берии — бессмертны? Бессмертен вождь революции?.. И — не родит Россия. Трава сохнет. Дожди заметеориваются.

Да—да—да!

Что-то будет!

Повсюду

Воют слухи, как псы у ворот.

Что-то будет со мной и с тобою. Что-то будет с нами и с Родиной. Теперь мы дорогому Сергею Павловичу Залыгину, старейшему и мудрейшему, нашему как бы деду Мазаю, спасшему нас, зайцев, от «наводнения», по гроб жизни — молимся. Даже «националистическая» «Память» ставит в его здравие свечку, хоть он и забыл: привела на массовый митинг защищать реки «Память» «националистическая». А национализм, по Залыгину, — потеря, крушение идеи. Но идею — защищать реки дала нам «Память»...

Плыви, дедушка Мазай, со спасенными зайцами по сибирским рекам, плыви и не ругай смутную «Память», ведь смутная «Память» — народ, а среди народа всякие — герои, трусы, страдальцы, христопродавцы, труженики, торгаши, бандиты и приспособленцы, всякие... Но не тускнеет исповедь:

Я о своем таланте

Много знаю.

Стихи — не очень трудные дела.

Но более всего

Любовь к родному краю

Меня томила,

Мучила и жгла..

Есенин — это Коловрат! Только Коловрат — в слове.

***

Пока существует народ — существует его язык. И разве возможно заменить язык Гоголя языком — эрзацем? Или — заменить эту искренность:

Пахнет рыхлыми драченами;

У порога в дежке квас,