Холщовые просмолённые паруса бессильно обвисли, но судно продвигалось вперёд ходко от слаженных гребков вёсельников, впереди расстилалась неоглядная морская ширь, ни складочки, ни пенного барашка на поверхности изумрудно-оливкового лона.
— Глянь-ка, Михайла, никак туман? — услышал Алексий голос боярина Коробьина.
— Да ты что, солнце, вишь, какое ярое, любой туман сгонит!
Однако и Алексий, чьи глаза к старости стали лишь дальнозорче, разглядел впереди туманное скопление, которое ширилось и расползалось по окоёму. И солнце, хотя продолжало высвечивать бликами воду, утратило слепящую яркость.
Старший корабельщик, с которым Алексий уряжался о цене перед отходом из бухты, подошёл и срывающимся голосом попросил:
— Владыка, молись за всех нас! Буря идёт!
Алексий не успел ни удивиться, ни переспросить, как с резким хлопком безжизненно висевший парус наполнился ветром и начал валить судно набок. Корабельщики забегали, споро скатали паруса, закрепили их на палубе. Сделали они это в самое время, тут же невесть откуда взявшаяся волна накрыла судёнышко, никто из стоявших на палубе не смог удержаться на ногах. Алексий успел только вцепиться в медный поручень и, хватаясь за него, спустился в свою камору. Увидел в последний миг, что по палубе катается медный кувшин и два грека пытаются поймать его, однако тот как живой увёртывается. Плеснула новая волна и унесла кувшин за борт. «Могло бы и меня смыть, как кувшин, в пучину вод», — подумал Алексий с усмешкой, ещё не чуя настоящего бедствия.
Хоть и плоховато судёнышко, но греки, по всему видно, мореходы опытные: сосредоточенны, на смуглых лицах ни тени страха или растерянности.
— Готовьте топоры! — велел старшой. — Руби мачту!
Торопливый перестук топоров, мачта заскрипела, покачнулась.
— Берегись!
Мачта накренилась в другую сторону и рухнула за борт.
Алексий встал перед образом Спаса, радуясь, что опора у него под ногами прочная, потому что камора его расположена в самом лучшем месте судна — на носу и строго посредине днища.
— О,
Слышались вопли и мольбы сопутников, находившихся за тонкими переборками в соседних помещениях:
— Ну и ветрище! А тучи-то! Какая жуть!
— Это не тучи, а прямо стадо бешеных волков!
— Или табун кабанов, вепрей диких!
— И холодом могильным понесло.
— Да, да! Просто ужас, какой холодище!
— Господи, заступи, спаси, помилуй!
— А волны-то, волны... Того и гляди раздавят нас!
— И дух какой-то затхлый пошёл... Нешто из нутра морского? Абытрупов гниющих дух.
— Ага, из преисподней абы...
— Смотрите, смотрите, видите? Какое огромное и лохматое нечто, и чёрное такое? На нас прямо валится?
— Верно: лохматое чудище некое.
— Так что же это? Туча такая?
— Не похоже...
— Абы гора обрушивается...
— Боже, уж не последние ли дни наступают? Заступи, Боже, сохрани и спаси!
— Темень непроглядная...
— Дух тяжёлый, не продохнуть.
— Кажется, вечный мрак и солнца не было николи.
— И не будет! Глянь-ка, какая буря! Кромешная буря!
Восклицания испуганных стихией людей слышны были всё слабее и слабее, их подавлял усилившийся рёв и гром волн, которые обрушивали страшные удары то в правый, то в левый борт, сваливали судёнышко набок и держали в таком положении, кажется, целую вечность. Но опытные мореплаватели умудрялись удерживать судно носом на волну, оно ныряло, зарывалось в воду, взлетало вверх на высоченный гребень, а потом скользило вниз на дно морского ущелья, чтобы вновь начать восхождение. Новый водный вал казался ещё более могучим, он шёл с устрашающим гулом, который рождался в его белоснежных рвущихся гребнях, казалось, он уж непременно разобьёт судёнышко в щепки. Но оно держалось, потоки воды скатывались обратно в море, деревянная крутобокая посудина вползала на серо-зелёную гору, застывала на вершине, затем опять обрывалась вниз, а сверху шли новые горы воды.
Страх стал проходить, появилась надежда, что судно так вот и будет благополучно взлетать на идущие чередой огромные волны, будет проскальзывать сквозь их ревущие громады.
Два иподьякона спустились к Алексию:
— Благослови, владыка, с тобой быти...
Их привело, конечно, беспокойство за митрополита, но как удалось им проскочить с кормы по вздыбленной и залитой водой палубе?
Они встали с двух сторон, рассчитывая удерживать и оберегать владыку, но были они хоть и молоды, но явно не богатыри, к тому же изнурённые начавшимся две недели назад Успенским постом. Освирепевшее море то со стоном, то с визгом и воем продолжало сотрясать судно. Очередной вал накрыл палубу и разбил дверь носовой надстройки, куда сразу же хлынула вода. Частый топот ног по палубе — бояре Коробьин и Щербатый скатились по ступеням в камору:
— Беда, владыка!
— На Господа одного осталось уповать!
— Мы и так молимся бесперечь.