Крест и стрела

— Вилли, милый, — сказала она глухим от отчаяния голосом, — ты расстроен, и я тоже. О. чем ты меня просишься еще никак не пойму. Ты мне объясни получше. — Она подошла к нему вплотную. — Это хорошо, что ты пришел ко мне поговорить. Теперь я знаю — ты меня любишь по-настоящему, раз пришел поговорить о таких вещах. — Она обвила его руками и тесно прижалась к нему грудью. — Любимый мой, я вижу, как ты расстроен. Верь мне, я понимаю. И я тебе помогу. Но сначала скажи, что- ты меня любишь. — Она наклонилась и, прижав к его рту жаркие губы, поцеловала его крепким, долгим поцелуем. — Ты любишь меня, Вилли?

Он помолчал, потом со вздохом сказал:

— Да, я тебя очень люблю, и от этого мне еще труднее…

— Спасибо, что ты это сказал, милый. Ну, пойдем, поговорим. Мы с тобой решим, что делать. Пойдем в спальню, Вилли. Давай обнимемся и поговорим.

— Да, — тихо ответил он. — Но сначала я должен на минутку выйти. Ты иди, подожди меня там.

— А ты скоро придешь, милый?

— Скоро.

Берта прижала его голову к своей груди.

— Ты и я, — прошептала она. — Ты и я. — Она выпустила его из объятий и пошла в спальню. Чувствуя, что ему нужно хоть минуту побыть одному, она притворила за собой дверь.

Вилли сидел неподвижно. Потом неслышно встал. Взяв со стола лампу, он на цыпочках подошел к водопроводной раковине, нагнулся и вытащил из-под нее жестяной бидончик, в котором Берта держала свой запас керосина. Он осторожно встряхнул его, прислушиваясь к плесканию внутри. Бидончик был наполовину полон. Держа в одной руке лампу, в другой — бидон, Вилли потихоньку вышел из дома.

Очутившись во дворе, он побежал бегом. План возник у него я ту минуту, когда Берта заговорила о скошенном сене. Придя к ней, он еще не знал, что делать, — она сама ему подсказала. Воспользоваться сеном, которое скосили поляки, — вот что он должен сделать. В первые дни войны он читал о пособниках немцев в Польше, которые выкладывали на полях стрелы из сухого сена, указывающие направление немецким бомбардировщикам. О таких случаях хвастливо писали газеты. Теперь он отплатит тем же.

Вилли бежал, охваченный истерическим страхом, жаркая испарина покрыла все его тело. Он обогнул дом и выбежал в поле, граничившее с территорией завода. Времени, чтобы выложить из сена стрелу, оставалось совсем в обрез. Ему не приходило в голову, что при этих приготовлениях надо соблюдать осторожность или что самолеты могут изменить курс и обойти эту местность стороной, как иногда бывало. Он даже не знал, хватит ли ему керосина и достаточно ли силен ветер, чтобы раздуть пламя после того, как выгорит керосин. Ему было все равно. Когда-то, много лет назад, он сидел на скамейке в парке и из осторожности убеждал себя, что бессилен что-либо сделать, а нянька тем временем увезла несчастного ребенка, которого он обязан был защитить. Сердце его никогда не забывало минут позорной трусости, как ни старался рассудок изгладить это воспоминание. Сейчас он должен держать ответ и за эту подлость, и за многие другие. Сюда входило все — отнятый у него Рихард, мертвая Кетэ и Карл, и образ той француженки, которую он никогда не видел, и беспощадная ненависть в глазах поляка, и он сам — за себя ему было стыдно сильнее, чем за все остальное, — и его потребность к самоочищению. С человеком или с многочисленной группой людей, а то и с целым народом бывает иногда так: вялая, измученная плоть порождает горький плод, и когда приходит время, ничто не удержит его развития, он созревает не медлительно, а с неудержимой быстротой, подчиняется не разуму, а логике своего времени. На сорок третьем году жизни наступил такой момент и для Вилли: ничто не могло удержать его от поступка, который он считал своим долгом.

Поле было невелико: двести метров в длину и сто — в ширину. Вдоль дальнего края тянулся забор из колючей проволоки, обозначавший границу заводской территории; на противоположных сторонах находились дом и сарай. На поле стояло несколько десятков небольших копен; в одну, словно специально для Веглера, были воткнуты вилы.

На секунду он остановился посредине поля, глазом прикидывая расположение копен. Потом бросился за вилами. С истерической энергией он разворошил ближайшую копну, подбежал ко второй, потом к третьей. Сено, которое он раскладывал толстым слоем по земле, быстро принимало форму стрелы. Он работал, не думая о времени и зная только, что нужно спешить, что огонь необходимо зажечь в то мгновение, когда приблизится первая эскадрилья бомбардировщиков.

Не прошло и пяти минут, как он наполовину закончил стрелу, но вдруг услышал изумленный крик Берты:

— Вилли, Вилли, что ты делаешь? — Она бежала к нему; полы распахнувшегося халата били ее по голым ногам.

Вилли не обратил на нее внимания. Он бегал от недоконченной стрелы к дальней копне, каждый раз притаскивая охапки сена.