Крест и посох

Белый, как льняное полотно, отец Николай не сводил глаз с рук Парамона, уверенно и неторопливо творивших свое гнусное дело. Губы священника беззвучно шевелились, но что за молитву они читали, он вряд ли смог бы ответить впоследствии. Да и было ли то молитвой?.. Глаза отца Николая ни на миг не отрывались от ржавых клещей, какого-то острого двузубца, похожего почему-то на детскую рогатку, только с более длинной рукояткой, тоненьких игл, щипчиков, чем-то похожих на маникюрные, но изрядно увеличенных в размерах, здоровых пятнадцатисантиметровых гвоздей и, в довершение к ним, увесистого грубого молотка, совсем немного уступающего по габаритам кувалде. Глеб, молча стоявший все это время возле жаровни, вдруг как-то жалостливо всхлипнул и повернул голову к Константину. В глазах его застыла печаль. Искренняя, неподдельная, глубокая печаль.

— Убью тебя, и мне даже поговорить не с кем станет, — медленно проговорил он. — А может, одумаешься, брат, а? — с надеждой в голосе спросил он.

Константин, вздрогнув, с трудом оторвал взгляд от инструментов, которые загипнотизировали его, подобно змее, молча взглянул на Глеба и полушепотом произнес:

— У Каина не было братьев.

— А Авель? — усмехнулся Глеб невесело.

— Он его убил.

— Вот видишь, — поучительно сказал Глеб и повторил задумчиво: — Он его убил. Но ведь он ему ничего не сказал перед смертью. Ничего не предложил. А я предлагаю.

— Это потому, что Каин был умнее, — грустно ответил Константин. — Он знал, что Авель все равно не согласится.

— Но он мог попробовать, — упорствовал Глеб.

— Может быть, — пожал плечами Константин. — Но зато он его и не пытал.

— Глупый, — блеснули белизной из-под раздвинувшихся в улыбке губ Глеба острые зубы с двумя верхними клыками по бокам, по-волчьи выступающими вперед. — И пытку я задумал лишь для того, чтобы спасти мою душу.

— Твою? — удивился Константин. — Ты не ошибся?

— Нет, — покачал тот головой. — Именно мою. Если пытка развяжет тебе язык, то не надо будет убивать тебя. Значит, она спасет меня от братоубийства.

— Хорошо сказано, — удовлетворенно согласился узник. — Ты всегда был очень умен.

— За последние полгода и ты как-то вдруг поумнел, — парировал Глеб и пояснил: — К своему несчастью. Согласись, что два умных князя на одной земле никогда не уживутся. Наш пращур Владимир поставил на мечи Ярополка[62], а его сын Ярослав обязательно сделал бы такое же с Мстиславом, если бы смог[63].

— Но ведь победил Мстислав, — возразил Константин. — И он не убивал своего брата.

— Потому что тот далеко убежал, — хмыкнул недоверчиво Глеб. — Когда быстрый заяц уходит от погони, нельзя же сказать, что волк его по доброй воле отпустил.

— Но он его позвал и отдал ему Киев. Сам отдал, — не унимался узник.

— Верно, — кивнул Глеб. — Дабы тот поближе был к нему. Глядишь, и зельем черным извести удастся.

— Но ведь не извел.

— Кто сказал? А может, не вышло, хоть и пытался. Ныне тяжко доказать мое слово, но и на твое тоже видоков нет.

— А Андрей Боголюбский? Он ведь никого не убивал.

— Это так, — согласно кивнул головой Глеб, но последнее слово все равно оставил за собой: — Потому как не успел. Михалка с Всеволодом ранее утекли, чуя смерть.

— Но ведь не убил, — настаивал Константин.

— Не убил, — вновь согласился Глеб и опять все переиначил: — Потому убили именно его.

— Но не братья. Убили бояре. Кучковичи.

— А ты побожишься, что сделали это бояре не по наущению братьев? — И хищные клыки его блеснули еще раз в тусклом багровом свете немилосердно коптящего смоляного факела.

— Так по их повелению Кучковичей и казнили. Странная оплата за такое добро.

— Оплата была за зло. Они убили брата — ближнюю родню. Такое не прощают. Да и ни к чему им видоки живые. Усопшие-то намного лучше. А за добро тот же Всеволод ранее с ними расплатился. Золотом. Да и зачем так далеко вглубь лезть? Ты поближе взгляни, — почти ласково предложил Глеб Константину. — Сыновья Всеволода два года друг на дружку зуб точили и о прошлом лете все ж таки сошлись под Липицей. Славная сеча была. И согнал твой тезка князя Юрия с Владимира. Вон аж где, в Городце поселил.

— И опять скажу — согнал, но не убил, — усмехнулся торжествующе Константин.

— Не убил, — вновь не перечил Глеб. — Стало быть, вскорости его убьют, ежели только сам ранее Богу душу не отдаст. Поверь мне, брате. Князь князю волк. Так издавна было, и так вовеки будет. Жаден человек до сладостей жизни. Делиться ими хоть с кем для него — нож вострый в сердце. А княжья шапка на главе — самое сладкое изо всего, что бывает. Какой уж тут брат на уме.

— И кто же его убьет? Неужто Юрий, которому Константин жизнь подарил? — спросил узник.

— Может, и он, — кивнул, соглашаясь, Глеб. — Но если он, то зельем черным, а не в бою честном.

— Отчего ж?

— Трусоват Юрий для такого. Вот Ярослав, тот сможет как угодно. Этот — настоящий волк. За власть не одному брату в глотку вцепится и уж, как Константин, в живых после победы никого не оставит.

— Но он пока молчит.