Крест и посох

Мысли Константина лихорадочно заметались, не зная, за что уцепиться. Причин для такой неторопливости могло быть сколько угодно, к тому же не было никаких гарантий, что Глеб не соврет, даже если Константин угадает верно. Впрочем, здесь узник почему-то был уверен, что ему скажут правду. Да и выигрыш был очень мал — всего десять молитв. Даже если каждая по пять, пусть даже десять минут — все равно и двух часов отсрочки нет. Так что какой смысл. Но почему же его братец так уверен, что он никогда не догадается? Значит, причина необычная, а может быть, и парадоксальная. И вновь сразу несколько ответов пришло в голову, но ни в одном из них Константин не был до конца уверен.

— Я уже устал, — капризно протянул Глеб. — Сроку тебе даю до окончания молитвы. Чти, поп, «Отче наш».

«Совсем короткую молитву, гад такой, выбрал», — мелькнуло в голове узника, а отец Николай дрожащим голосом принялся медленно, нараспев, произносить вслух слова молитвы, которые, в свою очередь, изрядно мешали Константину в поисках правильного ответа.

— Готово уже, княже, — почтительно прошептал, склонившись к самому уху Глеба, Парамон.

— Да погоди ты, — досадливо отмахнулся от него Глеб. — Не видишь, что ли, — думает братец мой. Мыслит. Хотя тебе, сиволапому, не понять.

— Иди отсель. На угли дуй. Надо будет — покличу.

— Да я что же, — обиженно пожал жирными плечами палач. — Я всегда готов, как повелишь, так и исполню. — И вновь отошел к жаровне.

— И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого, — медленно отчеканил последние слова молитвы отец Николай, и в тот же миг долгожданная догадка молнией вспыхнула в голове Константина.

— Ну так что? — скривились еще больше тонкие губы Глеба. — Я медлю, потому что...

— Боюсь, — произнес Константин.

— Чего ты боишься? — не понял Глеб.

— Я договорил за тебя, — пояснил узник. — Ты медлишь, потому что боишься, — и сразу же почувствовал, что угадал.

От изумления без того узкие глаза Глеба тут и вовсе превратились в маленькие щелочки. Некоторое время он молча буравил ими Константина, расслабившегося от маленького, совсем малюсенького, но выигрыша, затем, не выдержав, разжал рот:

— Но как ты догадался? — и тут же потребовал уточнения: — Боюсь чего?

— Это в спор не входило, — отрицательно покачал головой Константин, на что Глеб досадливо махнул рукой.

— Я проиграл, — и, повернувшись к отцу Николаю, властно крикнул: — Чти десять молитв!

Затем, вновь уставившись на Константина, он бесхитростно развел руками:

— Вот видишь, я слово держу. Но не сидеть же нам молча, ожидая, пока десятая не закончится. Так чего я боюсь?

— Ну, во-первых, дело для тебя новое и мерзкое к тому же. На пиру под Исадами с маху мечом острым наискось брата располосовать, как Святослава, например, куда как легче. Раз и все.

— И сейчас все это пред очами вижу явственно, — кивнул согласно Глеб, пояснив: — Ведь живой я, и душа у меня тоже имеется.

— Имеется, — не стал возражать узник. — Только черная.

Глеб хмыкнул несогласно, но перебивать не стал, и Константин продолжил:

— Иное же дело — брата родного медленно, не торопясь, примучивать[66]. Да чтоб с чувством все, без суеты, без спешки ненужной. С передышками, — он чуть не сказал «с перекурами», но вовремя поправился. — На это особый навык нужен. Руку опять же набить надо. Ведь любое дело, пусть трижды паскудное, оно умения требует. А где его взять, коли ранее такого никогда не делал. Вроде бы в князьях ходил.

— А ныне?

— Ныне в катах, — отрезал Константин.

— И все? — почти ликуя, спросил Глеб.

— Нет.

— Что же еще?

— А еще то, что ты сам себя боишься. Вдруг по душе тебе это придется, в усладу ей станет. Сам-то ты себя Каином никогда не считал и не величал. Всегда оправданье содеянному находил. Вон, даже ныне, собираясь меня пытать, и то нашел, на что сослаться. Здесь же, коли ты радость почуешь, навряд ли сыщешь хоть самый малый лаз, дабы в него стыдливо заползти, как гадюка болотная, от самого себя прячась.

— Ишь ты как загнул! — крутанул головой Глеб, но от дальнейших комментариев отказался, лишь сердито буркнув в сторону отца Николая: — Эй, отец! Ну-ка, потише! Мудрым речам мешаешь, — и одобрил сразу же: — Вот так. А еще лучше и вовсе шепотом, — после чего тут же попросил Константина: — Излагай далее, братец.

— Да я уже все сказал, — пожал тот плечами. — Одно лишь забыл, — и поинтересовался: — Путь твой будущий ведом ли тебе самому?

Глеб виновато пожал плечами:

— Откуда же нам, глупым да убогим, об этом знать. Такое только перед смертью открывается, вот хоть тебе, к примеру.

Константин вздрогнул от столь явного намека если это вообще можно было назвать намеком, но, тем не менее, продолжил:

— А он у тебя таков. Ныне твое последнее испытание будет от дьявола. Казнь моя медленная. Коли пройдешь его достойно, тот в награду твою душу пред тобой же и откроет. Всю вывернет, на самое донышко заглянуть дозволит.

— Ты же сказал, будто черная она у меня. Какой интерес туда глядеть? — хмыкнул Глеб. — Чего такого я увижу.