Крест и посох

Но его крик запоздал, ибо они уже успели добежать и вскочить на тревожно всхрапывающих коней, которых держали под уздцы Афонька и еще четверо княжьих лучников, а Константин еще и исхитрился ухватить здоровенную горящую головню из костра поблизости.

Однако в последней отчаянной попытке удержать беглецов кто-то из шустрых Глебовых воев, изловчась, все-таки рубанул ожского князя по левому предплечью.

Константин, охнув, чуть не рухнул со своего жеребца, но, поддерживаемый Епифаном, сумел сохранить равновесие, устремившись прочь от этого проклятого места. Головню он каким-то чудом так и не выронил из правой руки.

Так вдевятером и уходили они от погони, время от времени огрызаясь стрелами. Но вслед за ними устремилось уж очень много Глебовых дружинников — не менее полусотни.

Вот тогда-то показала себя во всей своей красе совместная работа Миньки и ожских кузнецов.

Первую, пусть и допотопную, но тем не менее самую настоящую лимонку Константин, передав головню Епифану и с трудом запалив фитиль, кинул совсем недалеко.

Тем не менее все получилось как нельзя удачно, будто так и задумывалось заранее, и грохнула она именно в тот момент, когда оказалась уже в самой гуще погони.

Вторую, по княжескому повелению, метал уже сам Епифан, и тоже получилось хорошо, поскольку из-за сумятицы, вызванной первым взрывом, погоня несколько отстала, и если бы не могучий бросок стременного, то граната не долетела бы по предназначенному адресу.

Третья же, которую Епифан метнул чуточку позже чем следовало, бабахнула вообще в воздухе, осыпая смертоносными осколками и людей, и животных.

Дико ржали окровавленные кони, катаясь по луговой траве, жалобно стонали люди…

Непонятное всегда страшит, и поэтому уже после второго взрыва преследователи в растерянности застыли на месте, оторопев от невиданного зрелища: гром среди ясного безоблачного неба, яма, неведомо откуда взявшаяся в земле, из которой черной тучей выплеснулся удушливый дым, а главное — болезненные раны, нанесенные невидимой могучей рукой, причем как людям, так и коням.

После третьего грома, рванувшего на сей раз над головами, началась паника.

Те, кто еще остался в седлах, неистово нахлестывая лошадей, бросились назад, не обращая внимания на стоны раненых товарищей, лежавших на земле. Следом за ними, почти не отставая от всадников, бежали те, чьи кони были ранены и беспомощно катались по траве.

У преследуемых тоже не обошлось без потерь.

Из четырех дружинников, увязавшихся вместе с беглецами, в живых остался лишь Афонька — остальных сбили метко пущенными стрелами.

Одна торчала и в плече Изибора, но тот сумел удержаться в седле. А вот Козлик оказался не столь удачлив. Прикрывая княжий отход, он скакал самым последним, и сразу три стрелы вонзились ему в спину в самом начале бешеной скачки.

— Ежели до той дубравы доскачем, — прохрипел, задыхаясь, Епифан, указывая на темнеющую на горизонте полоску, — то, считай, спаслись. Эй, держись, княже! — успел он подхватить Константина, теряющего сознание и медленно сползающего со своего коня.

— Руку, руку ему перетяни, — слышал он в полузабытьи раздававшийся откуда-то издалека голос Гремислава.

В ушах шумело, кровавая пелена прочно закрыла все перед его глазами, и последнее, что ощутил Костя, это ослепительную вспышку боли в левом плече.

«Странно, — еще успел удивиться он. — То не болело, не болело — и вдруг на тебе».

Но боль была кратковременной, а потом ему стало так легко, покойно, как в раннем детстве, в безоблачных снах, когда он летал над своим городом, паря где-то там, под облаками.

Константин даже хотел крикнуть что-то веселое, но решил, что это ни к чему, да и вообще все на свете не столь уж важно по сравнению с этим полетом куда-то ввысь, от которого так захватывает сердце и которым так наслаждается душа.

* * *