Крест и король

Тогда они на несколько дней приободрились. Долго протомившиеся в загонах для трэллов или на кораблях, англичане радовались свежему воздуху, солнечному свету, необозримым просторам, первозданной пустынности гор. Пустынность. Вот в чем была причина. Даже Торвин признался Шефу: он ожидал увидеть то, что шведы называют barrskog, хвойный лес. Но отряд поднялся уже выше тех мест, куда доставала растительность. Каждую ночь, которую приходилось коротать без костра — ведь они не несли с собой дров, — мороз, казалось, пробирал все свирепее. Порции были строго ограниченны, их не хватало, чтобы насытиться. Была бы возможность разводить костер, о котором они мечтали вслух на привалах, — тогда сушеное тюленье мясо, будучи разварено, вызывало бы ощущение наполненности желудка. А так — все равно что жевать кожу. Целый час мусолишь кусочек, а потом в животе только жалкие крошки.

Ночь за ночью Шеф просыпался от холода даже в подбитом пухом мешке, и снился ему хлеб. Ломоть с толстым слоем желтого масла. И с медом! Пиво, густое коричневое пиво. Тело все время требовало еды. Ни у кого из путешественников с самого начала не было особого жирка, и их тела начали перерабатывать собственные мышцы за неимением ничего другого.

Поэтому спутники Шефа часто заглядывались на палку, мечтая, чтобы он разломал ее и зажег, и можно в костерок бросать сухую бурую траву и мох, которые покрывали неровное горное плато. Это было невозможно. Но только об этом они и думали.

По крайней мере, удалось преодолеть какое-то расстояние, размышлял Шеф. Ни холмы, ни леса не задерживали их, хотя встречались болота и топи. Однако путники не вышли к озеру, на которое так рассчитывали, и все, что мог сказать Катред, — что озеро где-то дальше. Озеро, говорил он, с деревьями вокруг, а на них кора, из которой можно сделать легкий челн. Так объяснял ему Эхегоргун. «Где он, твой Эхегоргун, пусть показал бы», — снова и снова хотелось закричать Шефу, но ввиду сомнительной преданности Катреда он хранил молчание.

Еще каких-то несколько дней тому назад он мог бы сказать себе, что, по крайней мере, в отряде сохранился дух солидарности. Привычка бывших рабов безропотно переносить трудности была их немаловажным достоинством. Там, где гордые вояки стали бы препираться и обвинять друг друга, устраивая трагедию из каждой мозоли или расстройства желудка, люди в отряде Шефа относились друг к другу заботливо, как… как женщины, пришлось бы ему сказать. Когда у Марты однажды утром случились колики — что могло задержать выход, — Вилфи разыграл роль шута и отвлек на себя внимание. Когда Удд, самый слабый из всех, захромал и, все больше и больше бледнея, пытался скрыть немочь, опасаясь, что его бросят, не кто иной, как Кеолвульф, остановил отряд, смазал больную пятку Удда собственной пайкой тюленьего жира и пошел рядом с ним, ободряя и поддерживая.

Все же напряжение стало прорываться, проявляясь в мелких стычках. Особенно изменился Катред. Днем раньше Карли, по-прежнему неисправимый бабник, поймал проходящую мимо Эдит и стиснул ее ягодицы. Начиная с Дроттнингхольма он при любой возможности укладывал Эдит на свое ложе, и она не протестовала. Но идущий сзади Катред, слова худого не говоря, просто хватил Карли по уху. На мгновение Карли принял стойку. Потом увидел, что Катред нарочито открыт для прямого удара, и понял, что исход схватки будет смертельным, а потому поник и ретировался. Теперь Карли чувствовал себя униженным. Не так, как в свое время Катред, однако в отношениях людей в отряде появилась трещинка, распространявшаяся по мере того, как они принимали ту или иную сторону.

Шеф заткнул палочку обратно за пояс, посмотрел на звезды, проступающие в морозном воздухе.

— Теперь спать, — сказал он. — На рассвете в путь. Ничего больше нам не придумать. Завтра мы найдем дрова и Катредово озеро.

Когда командир слабеет, армия останавливается — так говорит пословица. Если командиру приходится шутить, значит армия уже слаба.

Откуда-то сверху за ними наблюдал Разум. Взирал на маленький измученный отряд, страдающий от холода и резей в животе, а по крайней мере один путник беззвучно кричал от внутренней боли. Разум смотрел с удовлетворением, умеряемым только некоторыми опасениями.

«Он справился с моими китами, — говорил себе Разум. — Он выдержал испытание поклоняющихся мне. Он носил мое копье, и на нем осталась моя отметина, однако он не оказывает мне почестей. Но что такое почести? Важно то, что он ослабит меня и мое воинство в Судный день».