Крепость

На что тот выказывает явное неодобрение. Знаю, знаю: Нас могут застрелить здесь из сотни окон. Но эти изящные дома не выглядят как места для засады. Более того: Здесь просто не пахнет этим. И в этот самый миг раздается выстрел. Внезапно начинается пальба сразу с нескольких сторон, и мы оказываемся в самой ее середине. Посреди полного дерьма. Выстрелы гремят и гремят, но нигде не видно ни одного человека. Мое сердце стучит в горле. Невольно вслушиваюсь в посвистывание пуль: Пули, которые ты слышишь, когда они свистят, точно не попадут в тебя! «Кучер» и Бартль укрылись за «ковчегом». В несколько прыжков оказываюсь там же. Но на какой стороне «ковчега» сейчас безопасно? Откуда раздаются выстрелы? Проклятье, только этого нам и не хватало! Тем не менее, где-то глубоко мелькает мысль: Вот чертова банда, бесится с жиру, лупит вслепую в белый свет, как в копеечку… Как-то вдруг стрельба стихает. Если бы мое подразделение не состояло всего лишь из двух храбрецов, я бы теперь же выкурил этих сволочей! Блажен, кто верует! Сейчас надо во все глаза смотреть, чтобы улепетнуть отсюда подобру-поздорову обратно на открытую местность. Чтобы прогнать страх у Бартля, говорю:

— Похоже, боеприпасы у них на нуле!

— Кажется, только на нашей стороне, господин обер-лейтенант! — отвечает Бартль, еле ворочая языком. Отчетливо вижу, насколько он взволнован.

— Это было для нас настоящее крещение огнем! — добавляю поэтому, несмотря на одышку.

— Я так крестился еще в 1917 году, — отвечает Бартль.

«Кучер» же вообще не произносит ни слова. О, Господи! Нет, я вовсе не жалею о моем подразделении! Richelieu — это название я запомню теперь вдвойне: Кардинал и этот обстрел! Когда мы вновь катим по дороге, упрекаю себя: Было грубой ошибкой уехать так далеко от основной дороги. Могло бы закончиться довольно печально. Но почему в нас не попал ни один из выстрелов? В «ковчеге» ни одного попадания, а он представляет собой довольно большую, объемную цель. Хотели ли нас просто прогнать какие-то сумасшедшие этой беспорядочной стрельбой? Незадолго до подъезда к следующему местечку мотор глохнет. «Ковчег» медленно катится и останавливается. «Кучер» поднимает капот двигателя и исчезает в нем всей верхней частью туловища. Авария? Но «кучера» не так легко сбить с толку.

— Свечи зажигания накрылись! — докладывает он совершенно спокойно. — Или распределитель зажигания.

Пристально всматриваюсь в карту, так, будто могу сократить расстояние таким способом внушения. Я бы охотно помог «кучеру», но как должно производиться воспламенение от древесного газа, в этом совершенно не разбираюсь. Выясняется, что у «кучер» нет запасных свечей. И, тем не менее, он преисполнен надежды, что ему удастся реанимировать старые. Но для этого требуется время. Короче: Вынужденная остановка. Меня так и подмывает громко выругаться, но делаю вид, что все в норме. Бартль тоже проявляет редкое равнодушие.

— Думаю, там впереди в деревне должен быть какой-нибудь трактир — или пара, а то и тройка подобных забегаловок… Как насчет утолить жажду, господин обер-лейтенант?

— Нет, Бартль! Оставайтесь с «кучером». Только когда я вернусь, Вы сможете уйти, понятно?

— Конечно, господин обер-лейтенант! — Бартль пристукивает пятками как истинный вояка.

Это захолустье совершенно не в моем вкусе. Громкий лай собак за закрытыми дворовыми воротами. Представляю себя скрывшимся преступником, грабителем банка, объявление о розыске и задержании которого опубликовано всеми газетами и которому ничего больше не остается, как еще немного отсрочить свою поимку. В самом деле, пройдя метров пятьдесят, наталкиваюсь на трактир и говорю себе: Давай, посмотрим, как он выглядит изнутри и какую выпивку предлагает. На низких камышовых стульях, в полумраке сидят несколько старых, изможденных крестьян. Ветераны, которые видели уже слишком много, чтобы интересоваться еще и мной. Они только медленно поворачивают ко мне свои непроницаемые лица. Враждебно настроены? Нет, лишь замкнутые и тусклые лица. Сидр это все, что есть в их мутных стаканах. «Моча монахини», как называл его Старик.

Сильно пахнет чесноком и стариками. Чувствую себя так, словно оказался в одной из картин Ван Гога, нарисованной им в начале его карьеры художника в Borinage. Заглотнуть чего-либо, говорю себе, и быстренько уйти.

А старики сидят с таким видом, как будто это вполне естественно, что я здесь засветился. Вместо сидра мне подают настоящую яблочную водку. Ну, кто бы сомневался! Я словно оживаю. Когда снова выхожу в свет дня, то невольно зажмуриваюсь: Солнце стоит уже достаточно высоко. La douce France! А у меня земля горит под ногами. И здесь мне все это кажется совсем не кошерным. Но где же молодые мужчины? Какой-то мальчик играет в футбол пустой консервной банкой, и он, кажется, уже давно является единственным мужчиной моложе шестидесяти лет. Бреду назад и уже скоро слышу, что мотор «ковчега» снова тарахтит. «Кучер» сияет сквозь грязь на лице как нюрнбергский фигурный пряник.

— Ему удалось обновить обе чертовы свечи! — хвалит его Бартль.