Крепость

Подойдя ближе, понимаю, что все цветы — пестрые букеты в витрине — изготовлены из раскрашенного фарфора, а на заднем плане обнаруживаю настоящий парад венков из жести и фарфора.

Господи! Это же похоронные венки из искусственных цветов!

Белый цвет и мои черные мысли, как хорошо они гармонируют!

Час Пана! Но мне не смешно: Здесь, под этими сонными аркадами не топает своими неуклюжими, козлиными ногами Бог пастухов Пан.

Здесь все окрашено в ложные цвета. Пепельно-серый цвет домов и серебряный отблеск мостовой тоже не соответствуют окружающей картине. Только тысячи стрелковых прорезей-амбразур в закрытых наглухо ставнях соответствуют ей.

И вдруг замечаю ставни, закрытые лишь наполовину и образующие вертикально вытянутую полоску тени. Но уже в следующий миг изнутри протягивается рука к черной вертикали — и четыре широко расставленных белых пальца хватают ставни за края, и со стуком деревянные, поперечно-прорезанные ставни захлопываются, и этот стук такой громкий, словно строительный кран высоко сверху уронил стопу досок на мостовую. Другие, едва приоткрытые ставни, также захлопываются будто автоматически. И опять с сильным стуком.

— Boy, boy! — говорю себе, чтобы успокоить звенящие от напряжения нервы.

Мои ноги совершенно самостоятельно находят дорогу в Старый порт. И вскоре я успокаиваюсь.

Старый порт мне уже знаком, прежде чем я приходил сюда в первый раз — а именно по маленькой картине Камиля Коро.

Однако надо признать, что такие вот огромные черные винные бочки, сложенные в три плотных ряда на пристани и сразу же привлекающие мой взгляд, у Коро, на его картине, отсутствовали. Меня так и подмывает подбежать к ним и постучать, чтобы услышать, пусты ли они.

Но что с того? Они вполне могут быть пустыми, если судить по тому количеству вина, которое мы выпили, будучи оккупантами этой страны за четыре года.

Когда приближаюсь, над гигантскими бочками поднимается путаница мачт, и передо мной также понижается теперь и сдерживающий взгляд край пристани, и становятся видны рыбачьи лодки, пришвартованные вплотную друг к другу: Они выглядят старыми и требующими ремонта, голубая краска повсюду отвалилась. Их такелаж полностью выцвел. Судя по виду, невольно понимаешь, что эти лодки довольно давно не выходили в море: Хотя, рыбачьи лодки могли бы выполнять дозорные функции.

Солнце слепит меня так сильно, что приходится закрыть глаза. Однако, вскоре я должен снова проморгаться, чтобы наладить резкость в глазах. Едва слышны какие-то далекие, глухие шумы. Приходится встряхнуться и сделать тверже шаг, чтобы не передвигаться, словно в полусне.

Доносится потрескивание, оханье и стенание древесины трущейся о древесину. Но стоит хоть на секунду закрыть глаза, чтобы отчетливее расслышать это трение, и ощущаю легкое качание и шатание.

А вскоре оказываюсь в окружении винных бочек, широких лодок, мачт и двух мощных башен у входа в порт. Через несколько шагов приходится остановиться, и придержать фуражку, чтобы она не свалилась на землю.

И тут меня осеняет: Пара стаканчиков вина! Выпить на жаре вино и затем под этим ярким солнцем топать, едва передвигая ноги… — как это было глупо с моей стороны!

Неудивительно, что я не встретил ни одного человека на своем пути.

Здесь на юге в это время не выходят на улицу: Я же об этом совершено не подумал. Оптический голод был тем кнутом, что погнал меня в дорогу. И вот теперь я должен все выдержать и оставаться на ногах, словно боксер на ринге после удара в челюсть.

В этот момент у меня будто второе дыхание открылось. Я уже чувствую, как из меня пар выходит: Но могу ступать более твердо, и размытие изображения и кручение окружающих меня картин, прекращается.

Лишь вихрь мыслей нельзя остановить. Я должен подумать о слишком многом.

Мой мозг работает как все три арены цирка Барнума и Бейли: Там, на каждой арене, происходит что-то свое: Выступают фокусники и клоуны, а на высоте в полуровня работают эквилибристы на першах и жонглеры на свободной проволоке, а над ними, высоко под куполом, в это же время работают еще и акробаты на трапеции.

Сейчас мой мозг является точно таким трехслойным цирком… и при всем при том, я все еще как бы нахожусь на борту: Движение подлодки по-прежнему проявляется в каждой клеточке моего тела. Мои ноги бредут по железным плиткам центрального коридора, а не по брусчатке мостовой. Даже мои легкие стараются сильнее сжаться, когда кто-то окидывает меня взглядом.

Лучше всего, присяду-ка на один из мощных кнехтов, стоящих, будто бравые солдаты: точно в ряд. Правда, в этом случае меня можно легко и просто подстрелить из любой из ста амбразур в закрытых наглухо ставнях, но кто пойдет на такое, в этом тягостном полуденном свете?

Всего лишь часы прошли с нашего прихода на берег, но что это были за часы: Сначала ошибочное напряжение ожидания встречи с берегом, затем разочарование, и куча всяких мелочей. А теперь еще и это RIEN NE VA PLUS!

Внезапно испытываю к себе такую жалость, что едва не падаю.

Симона, Старик…