Крепость

Командир подвиг меня на тяжелые размышления: Клаустрофобия… Если у человека, ну на самом деле, имеется такая форма этого заболевания — что с ним тогда происходит? Как можно диагностировать клаустрофобию? Где предел этого страха? Есть ли клаустрофобия у шахтеров? Может ли так случиться, что некий шахтер не захочет спускаться в шахту — даже под страхом смерти? А как обстоит дело с танкистами? У которых в танке, вероятно, еще теснее, чем у нас. В самолете по-другому: Там просторное воздушное пространство и из самолета можно хотя бы выбраться, если его подбили… Теперь я вынужден, даже если я и недостаточно рано явился в кают-компанию, даже когда помощники командира не находятся там, сидеть не на торце стола напротив командира, а почти у выхода в проход. Тем не менее, испытываю удовлетворение: Здесь, по крайней мере, не рыгают и не пердят, как, например, в столовой рядового состава. И, кроме того, происходит чудо и в том, что это маленькое, узкое «пространство» с каждым часом мысленно становится больше. Не то, чтобы теперь между моим животом и краем стола стало больше пяти сантиметров свободного пространства хотя бы, но все же, каждый раз видимое пространство как бы расширяется. Следовательно, объяснением этого феномена, а не своими обычными глупостями должны заняться истинные психологи. «Феномен расширения пространства видения при нахождении в неизменяемом пространстве» — чем не превосходная тема для докторской диссертации? Правый двигатель остановлен. Шум дизеля стихает. Прислушиваюсь некоторое время, а затем меня охватывает желание пробраться в корму. Хочу узнать, что происходит с правым двигателем. У меня теперь хорошо выходит балансировать на одной ноге, пока другая ищет свободное пятно, куда можно поставить ногу. Можно подумать, что я, в этой тесной узости, стал великаном. Уже в камбузе, навстречу мне тянет дымом и вонью. На лице кока густые капли пота. Увидев меня, он закатывает глаза, словно в немом отчаянии, вверх. Мне очень жаль кока. Камбуз — одно из самых грязных мест на борту. В дизельном отсеке царит суета. Несколько плиток пола сняты. Взгляд свободно проникает вниз. Вид такой, будто видны внутренности лодки. Выглядит противно. Инжмех светит туда фонариком. Один из унтер-офицеров-дизелистов стоит на коленях, словно молится. Рядом с ним алюминиевый таз с черными болтами и черными, смазанными маслом гайками. И целый набор гаечных ключей: Хирургические инструменты наготове.

— Муфта сместилась — болт расшатался! — выкрикивает мне в лицо инженер. Я автоматически киваю, будто чего-то понимаю в этом.

Унтер-офицеру приходится теперь снять еще несколько стальных листов-заслонок прикрывающих нижние части дизеля, чтобы инжмех мог осветить новые темные полости. Стою в проходе, пытаясь стать у;же и меньше ростом, чтобы не мешать. Лучше исчезнуть обратно в центральный пост — он волнует меня сейчас не меньше, чем раньше. Когда оба двигателя снова заработали, инжмех сообщает командиру:

— Компрессор левого двигателя не дает достаточно оборотов.

Значит дизель левого борта тоже «устал»! Мне требуется какое-то время, пока до меня доходит: Дизелю левого борта не хватает воздуха! А без воздуха он не может работать правильно. Что толку в том, что воздух поступает через РПД, а компрессор не может его нагнетать должным образом? Из разговора между лейтенантом-инженером и командиром, улавливаю, что против этой «болезни» не так уж много чего можно сделать. Не «в этих сложившихся обстоятельствах…». Движение полным ходом нам теперь тоже не светит. Дизелю левого борта поступающего воздуха хватает только на то, чтобы лодка могла медленно плестись, словно усталый путник. Командир так холодно смотрит инжмеху в лицо, как если бы этот дизель он сломал умышленно. Когда, наконец, командир, хрипя, выдыхает: «Дерьмо проклятое!» — что-то облегченное слышится в этом возгласе. Он только скрипит зубами, словно мучаясь от нестерпимой боли в животе.

— И что Вы намерены теперь делать? — произносит командир странным, подчеркнуто вежливым, низким голосом и добавляет еще, почти не шевеля губами: —… Разрешите Вас спросить?