В глубине души надеюсь, что кишечник успокоится, и буря в животе уляжется — и продлится это в течение последующих нескольких дней: Надо просто меньше жрать! Было бы здорово, если бы от голода я не ходил по-большому в воняющие дерьмом ведра: Из ничего ничего не бывает — вот еще одна правдивая поговорка. И тут о себе заявил, да и во весь голос, мой мочевой пузырь. Сколько времени прошло на самом деле с того момента, как я помочился в последний раз? Удивительно, что пузырь смог столько выдержать. Может ли пузырь на самом деле лопнуть, или его «клапан» спасет? Черт! Ничего не помогает! Придется вставать, и искать ведро, чтобы жидкость в мочевом пузыре не разорвала меня. Вылезаю из койки и перелезаю через нескольких серебряников, лежащих словно мешки на неприкрытых плитках голого настила, затем, будто утка переваливаюсь через порог люка переборки. В централе выбираю одно из двух больших ведер стоящих рядом с балластно-осушительным насосом. При обычных условиях, я должен был бы продолжать двигаться вперед, к гальюну, но Тритон может быть до сих пор не работает из-за своего шума.
Левое ведро кажется менее более наполненным, чем правое, поэтому направляю свою струю в него. Она крепкая и тонкая, брызжет как струя молока при дойке коровы. Какое облегчение! С плеч долой и эту заботу. Дай Бог, чтобы кишечник не сыграл со мной злую шутку. В правом ведре, в моче плавает дерьмо, два куска, толстые, как говяжьи рулеты. Я перестаю дышать, чтобы не вдыхать зловоние. Обратно в отсек и на койку. Через свисающую занавеску доносится болтовня. Слушаю вполуха:
— Ты можешь, в конце концов, почистить свою чертову одежду? Совсем культуру потерял?
— А как же, мой сладкий, именно там, где темнее всего: прямо между булками жопы!
НА ПЕРЕХОДЕ
Вдруг раздается пугающий меня звон посуды. Поэтому некоторое время стою в напряжении. Небольшой сон приободрил меня. Чувствую себя, как после тяжелой болезни: болезнь была тяжелой, но теперь она позади. Внимательно осматриваюсь, стараясь разобраться, что происходит в центральном посту.
На моем пути сетка двухъярусной кровати. Почему она закрыта на крюки? Что это должно значить? При такой слабой тряске, вызываемой электромоторами невозможно свалиться с койки, Бог тому свидетель. Что за дурость…
Ладно, говорю себе, то, что сетка закрыта на крюк — это намек мне: Надо лежать. Поэтому, пожалуйста — поступай, как всегда хотел: Во время шторма я всегда жаждал одного: лежать вытянувшись во весь рост, в тихом месте, вместо раскачивающейся доски трамплина. Сейчас имею то, о чем мечтал: койка, которая не брыкается и не старается сбросить меня с себя. Я могу спокойно лежать, сложив на животе руки, будто помер. Не хватает только цветов. Моя занавеска наполовину открывается, и я слышу:
— Господин лейтенант, вас вызывают в кают-компанию!
— Что случилось? Зачем? — спрашиваю ошеломленно.
— Заморить червячка, господин лейтенант.
— Ужин?
— Не-а — по-настоящему поесть.
И тут замечаю, что из камбуза доносится пряный запах.
— Я бы скорее сказал, завтрак, — продолжает голос и добавляет: — Настоящая вкуснятина — куриное фрикасе, господин лейтенант.
Теряюсь в шквале мыслей: Завтрак? Сколько же я спал? Что имеется в виду под словом «завтрак»? А почему при движении на электромоторах? Неужели наверху белый день? Почему только завтрак? В любом случае, тело нуждается в пище, как аккумулятор в токе производимым генератором. Целую вечность не ел нормально. Мое намерение, по возможности ничего не есть, растворяется.
Вылезаю из койки. Прихорашиваюсь, запустив пятерню в спутавшиеся волосы — весь мой утренний туалет к столу. Грязный как свинья! А что ты хочешь? Аварийная ситуация!