Крепость

В нос бьет резкий рыбий запах: и тут вижу лежащее передо мной черное чудище. Внезапно оно меняет цвет с черного на серый, и тысячи мух жужжа, окружают меня: я их вспугнул. Чудовище являет собой затрепанный трупик морского угря. Хвост отсутствует. В ямках глазниц густо сидят, словно приклеенные, мухи.

Пройдя дальше, упираюсь в гигантское поле «под паром», из блоков размером с дом. Вид такой, будто здесь отвел душеньку спятивший циклоп: в таком беспорядке лежат куски скал. До половины серые, а вторая половина коричневая. Границы этих половин показывают, докуда доходит прилив. Коричневые тона придают прилепившиеся бороды водорослей. Очень осторожно подхожу к этим водорослям: они скользкие, словно покрыты желатином.

В этом нагромождении скал более не вижу Атлантики. Она так близка и в то же время очень далека. Слышу голос прибоя, однако не вижу ни малейшего его признака. Куда ни кинь взгляд, повсюду скопление скальных глыб.

Серое небо навевает грусть.

Присаживаюсь и уже не слышу шум моря. Ощущаю себя первочеловеком на необитаемой земле — один-одинешенек среди этих серьезных, суровых скал.

Вдруг меня охватывает страх, а вдруг все это лишь порождение моей фантазии? Если я здесь поскользнусь и сломаю ногу, никто не придет мне на помощь. Сколько бы я не орал, зовя водителя. А если начнется прилив и быстрее, чем я смогу отсюда убраться?

В охватившей меня панике быстро вскакиваю. Назад, на берег! Прочь отсюда! Да повнимательнее, чтобы не влететь в расщелину между глыб!

Вот и Morlaix. Вытянулся вдоль рукава залива. Гигантский железнодорожный виадук все еще цел. Город лежит вытянувшись в длину, в балке, полностью окруженный этим виадуком.

Камни стен красноватого цвета. Такого же цвета и мелкий щебень дорог. Начинается проливной дождь.

Смотрю сверху на открывшуюся внизу бухту: тонкая полоска водорослей указывает линию прилива.

Телеграфные столбы полностью покрыты плющом. Косо накренившиеся от морского ветра сосны покрывают берег. Наполовину закрытый кустарником виднеется справа тяжелый бункер.

Мак — оранжевого цвета — целое поле мака. Цветы поникли под сильными струями дождя. А вот палисадник полный пионов.

Рапс высотой в метр. Скрип щеток стеклоочистителя. Блеск стекла. Линии разводов и переливы там, куда не достают щетки.

Дорога такая же мокрая и серая как и небо. Пять черно-белых коров вяло жуют что-то. В Нормандии, наверное, такая же погода, как и здесь.

Даль исчезает, растворяясь в мареве дождя. Словно мелкие камешки стучат по крыше дождевые капли. Щетки стеклоочистителей не успевают очищать стекло от потоков воды.

«Creperie ouverte» — звучит заманчиво, но чтобы остановиться т речи быть не может: Дождь льет как из ведра.

Хотя едем по бретонской земле, меня охватывает болезненное, выматывающее тоскливое чувство по Бретани — МОЕЙ Бретани.

Тучи разошлись. Видимость улучшилась. Все, что вижу, буквально впитывается мною без остатка. Бретань — моя вторая родина.

Въезжаем в Saint-Pol-de-Leon: отсюда, через возвышенность, прямая дорога в Брест. Однако хочу еще немного побыть на побережье, а потому едем по узким объездным дорогам.

Я представляю собой самостоятельную воинскую единицу. Могу позволить себе медленно ехать вдоль полей артишока. Прямые, словно гигантские болты со светло-зелеными головками. Вот поля цветной капусты: они почти полностью убраны. По обеим сторонам дороги цветущие розовым заросли конского щавеля.

Дорожный указатель сообщает о приближении к городку Plouescat. Почему бы и нет? Пара лишних километров не помеха. Потому едем дальше по накатанной дороге прямо к берегу.

В Плюскате прошу остановиться, увидев густой ряд калл перед фасадом одного дома: таких роскошных, пышно цветущих калл я еще никогда не видел. Мимо проходит калека на примитивном протезе вместо левой ноги. Заросли папоротника так густы и высоки, что закрывают местность. На фоне неба выделяются темно-зеленые, колышущиеся под порывами ветра верхушки сосен. В воздухе носятся ласточки.

Проезжаем Goulven. Церковные башни, словно серые сталагмиты. Небольшое здание церкви напоминает корабль, а башни — семафоры.

Прошу водителя подъехать почти к самой воде. Выхожу и присаживаюсь на траву молотянки. Неужели я хочу еще больше впитать в себя эти картины Бретани? А может, просто не хочу показаться на глаза Старику?

И вдруг, будто наяву отчетливо вижу Старика — в кожанке, на шее повязан поношенный шарфик, на груди бинокль, лицо сурово, взгляд жесток: вместо глаз узкие щелки, лоб испещрен глубокими морщинами, на затылок сдвинута потерявшая форму, когда-то белого цвета фуражка — картина любого командира-подводника, однако не крутого, киношного типа, а осмотрительного, скупого на слова интроверта. Что забыл такой человек в конторе, за письменным столом, заваленным папками с бумагами? Неужто Старику нравится такая жизнь?

Не имею ни малейшего представления о том, как Старик чувствует себя в этом новом для него качестве. Внутри ощущаю страх оттого, что возможно наши дорожки разошлись.