Крепость

Потому, что водитель смотрит на меня довольно недоверчиво, я, уподобясь миссионеру, продолжаю: «Собственно говоря, а посему вам так хочется вернуться в Париж? Не думаете же вы, что в Париже вас ждут веселые Дуньки? Вас же немедленно — могу поспорить — тут же отправят еще куда-нибудь. И если совсем уж не повезет — на линию фронта! Радуйтесь тому, что попали со мной в одну компанию. А потому — убрать грусть с лица и вперед!»

Тут я вспомнил, что давно хотел посмотреть семейные фотографии водителя, а потому спрашиваю еще мягче, чем прежде: «У вас есть жена и дети?» — «Так точно, господин лейтенант! Есть и жена и дети.»

Мне не надо давить на него: водитель уже достает свое портмоне.

«О, у вас мальчик и девочка?» — «Так точно! Господин лейтенант, говорят они чудесная парочка.» — «Красивые и здоровые дети!» — «Так точно, господин лейтенант! Они абсолютно здоровы!»

Собирая в комнате вещи, слышу через распахнутое окно голос Атлантики. Каждая накатывающая на берег волна издает свой шум. Закрываю глаза, и этот шум буквально пронзает меня. Он проникает в меня через открытый рот, нос и уши.

Выглядываю из окна: прожекторная установка, рядом с которой косо задран вверх нос грузового корабля, держит свои прожекторы, словно несколько голов на длинной шее. Скоро мимо пойдут сторожевики и как и каждую ночь, займут свои позиции между скал.

За час до полуночи отправляемся в путь. Луна стоит прямо перед нами в низком небе, очень яркая, но узкая. Дорога напоминает свинцовую реку в ее свете. Деревья вырисовываются черными столбами на фоне лунного неба и отбрасывают длинные тени.

Заряжаю автомат, указательный палец правой руки держу на спусковом крючке, левая рука готова передернуть затвор — нам рассказали довольно много историй о террористах в этой местности, и что-то гложет под ложечкой. Поездка ночью, без сопровождения, довольно рискованна.

Но этот наш внезапный ночной отъезд имеет и положительную сторону: без всяких яких, собрались и — вперед! Это по мне.

Пока мы так едем с выключенными фарами, пытаюсь думать о Симоне. При этом чувствую себя так, словно виноват в чем-то.

Приходится напрягаться, чтобы ярко вспомнить образ Симоны. Такое со мной впервые. Неужели Симона потеряна для меня на век?

Город Динан. Хочу осмотреться и выяснить, безопасно ли ехать и дальше без сопровождения. Но на улицах никого. Мертвый город. Направляю водителя по едва различимым в темноте указателям. Но я не совсем уверен в том, что правильно понимаю их.

Наконец в одном из дворов вижу часового с невероятно длинной винтовкой. Он охотно объясняет, что мы попали во двор скотобойной роты по заготовке мяса.

Бормочу: «Вот дерьмо!», а вслух произношу: «Не знал, что и такие имеются!»

Замечаю, что для меня уже стало привычным жить по ночам. Раньше довлела истина, что ночью все люди спят. Теперь же я буквально не в себе, Если не вижу какого-нибудь движения по ночным улицам.

Надо бы себя привести немного в порядок.

Часовой дает нам совет: У них в роте есть настоящие раскладушки, а машина будет под надежной охраной.

Утром нам дают кофе и довольно приличный завтрак. Ловлю на себе взгляды полные недоуменного любопытства.

По ровной как стрела дороге едем в Ламбаль и далее в Сен-Бриек. Хочу остановиться на побережье у Сен-Бриек. Открываю карту и читаю: «Paimpol». Paimpol — это название всегда было для меня многозвучным: Pierre Loti, исландский траулер, с огромными парусами! А потому — на Пемполь!

В Пемполь ничто не напоминает о славных когда-то временах: пустой порт, заброшенная карусель у самого пирса. За плотно задаренными ставнями домов стоит густой влажный, затхлый воздух. Из-за стен, укрывающих сады, вырывается зеленая кипень. Коньки крыш располагаются уступами. В садах растет coquelicot. Остовы каменных ветряных мельниц — ампутированные ветряки.

Ветер наносит справа на дорогу песок дюн. Ничто не мешает взгляду обозревать морской простор. Бледная желтизна песка, серая сталь неба и полоска воды, размером с сантиметр — тоже сталисто-серая, лишь немного темнее неба, так что можно различить границу моря и неба.

В картину слева вкраплены остовы ветряных мельниц. Вероятно, раньше хлебные нивы тянулись далеко вглубь страны: здесь, на побережье, довольно сильный ветер.

Бухта Saint-Benoit-des-Ondes грязно-серого, илистого цвета. Куда бы ни бросил взгляд, нигде ни намека на яркие цвета.

В простенькой пивнушке ем крошечные ракушки, называемые «bigorneaux» и точно такими же иголками — шпажками, какими Бисмарк работал на своей настенной карте. Одна иголка с желтой, другая с синей, а третья с красной головкой.

Иду по берегу и выхожу на щебенчатую тропинку. Вдруг правая нога попадает, словно бы в свежезамешанный гипс. Надо скорее выбираться наверх, туда, где песок сухой.

Кайма прилива обозначена линией из ракушек и выцветших крошечных кусочков дерева. В некоторых местах отступившая вода оставила какие-то лохмотья и мусор: обувь, набивка матрасов, много гниющих водорослей, выцветшие панцири крабов, куски гранита размером с кулак.