Крепость

Поэтому остается лишь радоваться тому, что до наступления сумерек, мне удается набросать несколько рисунков. Самостоятельное ведение дома отнимает от работы львиную долю времени. Симоны нет. Насколько все было бы проще, если бы Симона была здесь.

Получаю еще одно письмо от господина Доктора Бюнемана, и оно полностью отрывает меня от работы: Доктор Бюнеман, искусствовед и богатый коллекционер, которого я случайно встретил в Мюнхене при покупке материалов, пишет, что он имеет точные сведения, о том, что выполненная в полный рост скульптурная группа из шести жителей Кале, в еще довоенной отливке из Бельгии, была вывезена и сокрыта в одном немецком замковом парке. Об этом почти никто не знает. Замок расположен между Аммерзее и Ландсбергом. Туда можно добраться только на машине или теперь только на велосипеде. Через два дня они приезжает в Фельдафинг и мне необходимо его встретить, после чего мы сразу же потопаем в то место. Случай исключительный. Никогда в жизни он более не подвернется.

Значит надо доставать из сарая свой старенький велосипед. Последний раз я доставал его года четыре тому назад. Купил я его уже тогда, когда ему исполнилось 12 лет, за 10 марок у своего учителя истории в Шнееберге. У него есть муфта свободного хода. Спицы совсем проржавели, кожаное седло стало как камень. Не известно и то, действует ли динамо.

На вокзал я приезжаю тогда, когда Доктор Бюнеман, который значительно старше меня, вытаскивал из багажного вагона свой велик. Он уже даже защемил снизу брючные зажимы.

- Попьем чай или сразу в путь? – интересуюсь, подъезжая к нему.

- В путь! – решительно произносит Бюнеман. – Туда долго ехать, и все время по горам.

У Бюнемана на ногах высокие черные ботинки на шнуровке. Он выглядит слегка постаревшим. Но лицо по-прежнему сохраняет детское выражение.

Езда на велосипеде с тяжелыми колесами – я ласково называю его «спотыкающийся ослик» – довольно непривычна на дороге в Диссен: приходится то опускаться, то подниматься по вздымающейся и опускающейся среди гор дороге – и так утомительна, что расчетное время абсолютно не вписывается в график Бюнемана.

Когда мы, наконец, приближаемся к основной горной дороге и она, круто взмывает вверх, двигаться на велосипедах становится еще более проблематично, поскольку дорога представляет собой нагромождение каких-то ям, провалов и насыпей.

Внезапно вижу несколько человек в полевой форме с карабинами на плече – а затем, за небольшим поворотом, в траншее – странную группу из фигур в раскрашенных вертикальными черно-белыми полосами робах. На долю секунды я оцепенел. Затем до меня дошло: это заключенные концлагеря, впервые увиденные мною наяву – лагерники! Безо всяких сомнений, эти изможденные, страшно истощенные люди могут быть лишь заключенными из концлагеря. Они должны, судя по всему, копать эту траншею, но едва ли хоть один из всей группы, человек в 20, может это делать.

До меня доносится, словно шелест ветра, их шепот: «Сигарету!». И опять: «Сигарету!». И тут до меня доходит весь ужас моего положения: у меня нет сигарет! Взглядом спрашиваю Бюнемана – у него тоже нет. Стою, опершись на велосипед, и пытаюсь жестами показать, что мы оба некурящие. При этом я готов сквозь землю провалиться от стыда.

Один из часовых, уже довольно пожилой человек, направляется к нам и, остановившись метрах в десяти от нас, качает головой: «Проезжайте дальше! Не разговаривать!»

Некоторое время стою, как вкопанный, но Бюнеман хватает меня за рукав и тянет дальше.

Когда выходим на свободный от препятствий участок дороги, вновь садимся на велосипеды. Бюнеман бледен как лист бумаги. Слышу его приглушенный голос: «На вас нет формы! Вы, что, забыли ее одеть?»

У меня же перед глазами стоит лицо одного из увиденных лагерников: лихорадочно горящие глаза в глубоких глазницах, запавшие щеки, тощая шея.

- Они, наверное, из Дахау! – произносит Бюнеман.

С тоской вспоминаю свой домишко: с удовольствием вернулся бы! Но не могу предложить это Бюнеману.

Увиденная мною картина полуголодных заключенных настолько взволновала меня, что пару раз, в глубокой задумчивости, сваливаюсь с велосипеда, а один раз, словно во сне врезался в придорожное дерево, после чего долго приводил в порядок и себя и велосипед. В конце концов установил руль в правильное положение по отношению к переднему колесу, и динамо вернул в исходное положение. При этом параллельно с установкой ругаюсь как сапожник и говорю: «Не так-то уж много и проехали, а дела совсем неважнецкие!»

Только во второй половине дня Бюнеману удается, наконец, найти тот самый парк. Ворота открыты, и мы просто проталкиваем велосипеды и быстро выходим из тени деревьев на свет. Какой-то момент я думаю: «Мы похожи на пасущихся косуль, которых в следующий миг прихлопнет какой-нибудь браконьер» – и представив эту картину, усмехаюсь. Бюнеман тут же вздрагивает. Он стоит, одна рука посреди руля, другая на седле, и недоверчиво поглядывает на меня.