Крепость

Воздушный налет днем? В такую-то погоду? Небо серое: вовсе не соответствующее летной погоде. Как интересно справится братишки? Используют ли они радары для захода на цели? В любом случае они делаю быстрые успехи. Дневные налеты стали также часты как и ночные, и «столица рейха» их главная цель. Нет-нет, да и посматриваю невольно то в небо, где серый цвет меняется на бледно-голубой, то на фасады зданий справа и слева от меня, превращающие небо в небольшую полоску. Пытаюсь представить себе пилотов сидящих в своих остекленных кабинах в нижней части фюзеляжа: тепло укутанные в свои лётные комбинезоны, так, что видны лишь глаза, они всматриваются в лежащий под ними город. Пытаюсь подсчитать, какой бомбовый груз тащат в себе эти 500 Боингов или Либераторов . Что-то более 1000 тонн или 1000000 килограммов взрывчатки! Такими жерновами пройтись по берлину? А пулеметчики, сидящие там же, тоже, наверное, приготовились к стрельбе по наземным целям? Здорово! На ум приходит анекдот, который я слышал за эти два дня дважды: «Между сигналом тревоги и слышимым гудением самолетных моторов проходит столько времени, что одна старушка озабоченно спрашивает: «А не случилось ли чего с самолетами?»» В этот момент, если только слух меня не подводит, в воздухе раздается легкая вибрация и тут же пронзительный вой сирены. Человеку, который слышит завывание сирены, хорошо бы уже иметь опыт слуховых болей: настолько пронзительно и нервозно звучит это завывание. Лишь только сирены отвыли свое, слышу глухое гудение сотен моторов, странными волнами то накатывающееся, то отдаляющееся, и думаю: звучит как большое нападение. Надо бы найти какой-нибудь подвал – какую-нибудь щель в конце-концов, хотя я так ненавижу эту игру в прятки. Мой взгляд упирается в большое, крепко построенное здание. Забраться туда? Но это кажется напрасный труд! Сделать это сейчас довольно затруднительно. Я все еще вблизи вокзала, в квартале, где разрушены практически все жилые дома. Лучше прибавлю-ка шагу и укроюсь в вокзале. Старое правило: они не летят в центр. Самое спокойное место – это глаз циклона. Я как раз и подумал о подземном переходе, по прямой от вокзала до Эксельсиора. Здесь, под землей, можно почувствовать себя более или менее в безопасности. Жаль, конечно, что не догадались построить таких переходов побольше. К примеру, от Потсдамской площади, прямо к кафе «Фатерланд» с его огромным куполом. И далее, к расположенным вблизи Эспланаде, Галерее жемчуга, выставочному залу Союза берлинских художников, Кайзеровской галерее – на Викторияштрассе и Белевюштрассе – ведь все это почти рядом. В подвале Эксельсиора полно людей. Нахожу место в уголке и опускаюсь на корточки. Налет, кажется, братишкам удался. Слышу то и дело повторяющиеся слова: «Поворотный треугольник на станции». Ах, да. Этот треугольник, связывающий железнодорожные пути – лакомая цель, но то же самое можно сказать и о жилых кварталах. С удивлением припоминаю не такую уж и давнюю историю: в середине ноября 1943 года, во время сильного воздушного налета я так же был в берлине. Тогда в налете приняло участие с полтысячи самолетов, которые разрушили внутреннюю часть города. А в этот раз братишки заявились на своих «летающих крепостях», Боинг B-17G, днем и выискивают точечные цели. Пытаюсь представить себе маршрут этих самолетов с какого-нибудь аэродрома в Южной Англии досюда, а так же то, что на всем пути до Берлина их могли встретить наши истребители и огонь наших зениток. Эти летчики должно быть все отчаянные сорвиголовы, если уж решились днем, на своих усталых Боингах лететь на плотный огонь зениток, с бомбовыми отсеками, заполненными до отказа отнюдь не вафлями и мармеладом. На скорости приблизительно в 300 км в час или чуть больше, и тут навстречу им летят истребители и зенитные снаряды. А это совсем не та встреча, на которую они рассчитывали. Их «Мустанги», сопровождающие это факельное шествие, носятся, наверное, как угорелые. Повезло еще, что успел хоть какое-то барахлишко отправить в Дрезден. Дрезден, скорее всего, уцелеет – так сказать как общечеловеческая собственность. Да и было бы несправедливо потерять уж все. Вот будет весело, если из всех наших вещей только пианино и уцелеет! Пианино, на котором теперь играет всякие опусы своими длинными розовыми пальчиками эта истеричка Гизела и одновременно скользит по нотам своими чувственными, зовущими глазками, а кругленький вишневый ротик так заманчиво приоткрыт…. Хватит, хватит! Лучше осмотрись-ка! – приказываю себе. Сумеречный свет падает на стоящих, словно на картинах старых голландских мастеров, людей. И тут я впервые замечаю, что рядом со мной, на скамейке сидит приятная, плотносбитая, но жестоко потеющая девушка – от страха, что ли ее пот прошиб? К груди она прижимает ребенка. Картина: те, наверху, в холодном воздухе высоты, и этот ребенок, здесь, внизу. Это зашло слишком далеко: ведь как ни крути, а это символы самого плохого в этом мире. Отбой тревоги прозвучал раньше, чем я думал. Налет продолжается где-то на окраине. Там ведь остались еще какие-то предприятия. Снаружи доносятся голоса двух солдат: