Крепь

– А что касается счетов к французам… – продолжал Княжнин, – если у меня и были к кому-то личные счеты, то скорее к австрийцам, чем к французам, однако, не скрою, мне было не все равно, с кем воевать. Аустерлиц и Фридлянд я вспоминал. А более всего боялся, чтобы Жюно не уговорил Сенявина дать ему моряков из своей эскадры для обороны Лиссабона. Стрелять в соотечественников я бы не смог. Слава Богу, Сенявин, как и вы в Австрии, проявил благоразумие – просто стоял на рейде.

Сказав это, Княжнин одним большим глотком выпил ром, остававшийся в его кружке, словно давая понять, что его рассказ закончен. Однако интерес к его истории среди офицеров только разгорелся. Последовав его примеру, и не тратя время на то, чтобы закусить, вновь принялся его донимать Полозов:

– Расскажите же еще что-нибудь! Что собой представляла эта война? Хороши ли англичане в бою? А французы? Мы ведь, того и гляди, с ними снова схлестнемся…

Княжнин, которому Загурский только что наполнил опустевшую кружку, снова отхлебнул, как будто для того, чтобы развязать себе язык. Однако, рассказ его был немногословным:

– Война, господа, она одна, что в Польше, что в Португалии. Только пыль там чаще красная, и еще горы. А кровь такая же. Но вот воюют англичане не так, как мы. Они не трусы, однако ведут войну так, чтобы терять поменьше людей. И еще, они выцеливают среди противников отдельных людей… Будто убийцы. И мне пришлось. Ведь девяносто пятый полк в британской армии как раз стрелковый. Он один такой, даже обмундирован в зеленое, а не в красное, как остальные полки, и вооружен исключительно нарезными карабинами. Его роты распределены по всем бригадам армии нарочно, чтобы отстреливать неприятельских офицеров. Я к этому так до конца и не привык.

– Но научились?

– Научился. Из хорошего оружия грех промахнуться. Только заряжать его приходится в три раза дольше. А французы, как и мы, предпочитают палить не так прицельно, но часто. Храбры до отчаяния – их косишь, а они только смыкают ряды и карабкаются, карабкаются на кручу… Но и их можно побеждать.

– Если с ними нет Наполеона, – вставил Перепелицын.

– Сие немаловажно. Но важнее не проиграть им в храбрости и превзойти в упорстве, которого французам порой не хватает. И следует верить в свою победу, а не бояться ее, как англичане, которые приняли капитуляцию у Жюно на весьма интересных условиях: сами же на своих кораблях отвезли из Лиссабона в Тулон побежденных, которые сохранили и оружие, и знамена, и право хоть завтра снова воевать против англичан. Впрочем, таким образом они избежали кровопролития, коего, как я уже говорил, англичане в своих рядах не любят.

– Известное дело: ваши англичане привыкли воевать деньгами, – сказал Тарлецкий.

– Однако и это британское оружие теперь не столь грозное – у них все больше банкротств из-за континентальной блокады. Теперь англичанам остается или свернуть Наполеону шею с нашей помощью, или испытать такое же унижение, как мы в Тильзите.

– Континентальная блокада… Если вам угодно, я могу вам сказать, где можно купить любой английский товар от колониального табака до сукна, правда, втридорога, – сказал Тарлецкий, который упорно старался соревноваться с Княжниным в осведомленности.

Согласен с вами, – сказал Княжнин, – поэтому Наполеон чувствует, что его пальцы зажаты на шее у Англии не слишком плотно, и теперь готов на все.

– Вы считаете, что будет война? – скептически спросил Овчинников.

– Я потому и вернулся в Россию.

«Посмотрите на него, каков патриот! В его годы такое дешевое позерство!» – со злостью подумал Тарлецкий.

В этот момент он начал ощущать что-то необычное: комната словно до бесконечности удлинилась, своды потолка стали переплетаться какой-то каменеющей паутиной, а в уши навязчиво стали проникать какие-то звуки, будто кругом, и даже по потолку беспорядочно бегают десятки людей, и их шаги гулко отдаются под сводами. Потом многие из офицеров подтверждали, что примерно в то же время почувствовали то же самое, только другим слышались кому приглушенные вздохи, кому скрежет, кому бряцание решеток или ключей. Тогда же Тарлецкий объяснил себе этот необычный эффект «неправильной» стадией опьянения и решил, что нужно просто выпить еще для прояснения мозгов, но следующая реплика уже слетала с его губ как бы независимо от него:

– Ежели у вас столь горячее стремление защитить отечество, ежели вы его так любите, то зачем же тогда вы его покинули?

Княжнин даже не посмотрел в его сторону. Тарлецкий схватил со стола откупоренную бутылку венгерского и перевернул ее горлышком в свой бокал. Вино, сделав три-четыре «выстрела», выплеснулось на стол, и Тарлецкий, отставив бутылку в сторону, залпом выпил.

– Почему вы не отвечаете мне? – остановив на Княжнине взгляд, начавший уже бессмысленно блуждать, спросил он, повышая голос. – Как же, господин Княжнин, вам, офицеру лейб-гвардии, имеющему черт его знает сколько заслуг, зазорно… Вам не нравится, что вы оказались в подчинении у молокососа без роду без племени, у интенданта, не так ли? А в сомнительном свойстве ваших заслуг следует еще разобраться!