Кремль. У

Он пересек луг, он бежал через овраг, по кустарникам, они преследовали, спутались и не знали, где он, он не мог вернуться в Кремль, так как там видно — луг, он устремился к горам. Он вспомнил, что там озеро с кочками, он вспомнил и понял причину того, что Измаил принимает его за убийцу своего сына, и теперь он понимал, что останавливаться поздно. Он побежал и успел кинуться к камышам, когда выбежал Измаил, размахивавший саблей. Он все-таки побежал за ним.

V

Достоверно наконец стало известно профессору З. Ф. Черепахину, что Лука Селестенников сидит со своими плотовщиками в чайной, разрабатывая и собирая подписи под уставом артели. Профессор, развивший усиленную деятельность, поиссох, изнеможился и потерял всякий облик, так что жена даже испугалась и ходила к доктору, — профессор не любил докторов. Е. Чаев и А. Щеглиха тихо разговаривали, когда профессор стремительно ворвался в чайную «Собеседник» и пошел было к Луке Селестенникову, который весело и как-то обреченно встал ему навстречу, профессор, увидав А. Щеглиху, не имея сил, опустился на грязную табуретку. Он только имел силы сказать:

— Актер… актер Старков посетил, изволите видеть, Мануфактуры!

А. Щеглиха совершенно опешила и смотрела широко раскрытыми глазами. Е. Чаев, чрезвычайно заинтересованный смущением, которое явно скользило в решительных чертах Луки Селестенникова, подошел поближе. Профессор накинулся на Е. Чаева:

— Ваша бездарная, несомненно бездарная, миниатюра ходит по Мануфактурам, и если она попадет в руки актера…

Е. Чаев совершенно ничего не понимал:

— И даже если она попадет в руки Вавилова, не говоря уже о «четыре» думающих», то известно ли вам…

Лука Селестенников прервал его:

— Как же наконец, Зоил Федорович, звали вашего сына?

Профессор З. Ф. Черепахин ответил убиенным голосом:

— Его звали Донат.

Е. Чаев, имевший некоторую память и видевший открытки, которые таскал в руках профессор, спросил:

— Извините, но тут я должен вмешаться, вы его постоянно звали Игнат.

Профессор сказал, совершенно убитый:

— Но теперь я вынужден сознаться, что его звали Донат.

А. Щеглиха была совершенно убита, она переспросила, точно ли она слышала, что Донат, и профессор подтвердил, что точно. Ее мощное тело осело.

Е Чаев забыл, что он должен был посоветоваться, как ему быть с поступком Агафьи по отношению к Афанасу-Царевичу и как же относиться к предложению Гурия о продаже и взятии задатка от сектантов, который они предлагают под печатание Библии, и даже в случае чего — что власть к ним относится снисходительнее, чем к церковникам, — что не передадут ли они дело печатания «первопечатной» Библии в руки их, сектантов. Чаев хотел также похвастаться своим успехом речи в Мануфактурах, и что там дело налажено и, возможно, будет дача или что-либо подобное, место на курорте, натурой, так сказать, — все складывается чрезвычайно сложно, но удачно. Многие в Мануфактурах записались в Религиозно-православное общество, и миниатюра, за которую так обругал его профессор, весьма успешно ходит по рукам в больнице, где лежит Мустафа Буаразов. Он может делать финифть и быть великим художником церкви, многие честолюбивые мечты волновали в тот день Е. Чаева, но его не слушал приглядывавшийся ко всему необычайно внимательно Лука Селестенников. Они стояли трое, и начался даже такой разговор. Профессор сказал:

— Теперь, как известно, вы должны сознаться, Лука Семенович.

Лука Семенович молчал, пытливо вглядываясь в них обоих. А. Щеглиха только имела силы махнуть рукой, что да, мол, говорите, Лука Семенович. Она, мощная женщина, не имела даже сил для разговора, и это больше всего потрясло Е. Чаева, и он устремил свой нюх, но Лука Селестенников пошел уже к выходу, и профессор устремился к нему вместе со стулом, на котором он сидел и с которого он встать не мог, видимо. Он закричал:

— Вот вы опять уходите, и вас не найти!

Лука Селестенников сказал:

— Вам прекрасно известно, Зоил Федорович, что меня можно и довольно легко найти, и вы сами сознательно забываете тот способ, которым меня можно найти очень легко, и когда у вас хватит смелости употребить этот способ, вы встретитесь со мной и откроете меня и спасете, кого вам нужно, и вообще придет то, что и должно было прийти и что должен разрешить актер Ксанфий Лампадович.

А. Щеглиха только махнула на его слова: плотовщики направились за ним, он отстранил Е. Чаева, сказавши, что занят, самоуверенность вновь вернулась на его сухое и пылающее лицо. Афанас-Царевич уходил, и Е. Чаев забыл о нем. Афанас-Царевич нес кружку и ел огрызок грязной морковки. Он пел руками, и А. Щеглиха, которой трудно было быть постоянно в горе, обратила на его плетение внимание и спросила, как она спрашивала его редко, потому что сама была довольна жизнью, и Афанас-Царевич был указом того, что и в таком падении, как у него, он может и быть довольным человеком. И вот почему его любили. А. Щеглиха спросила:

— Чего ты плетешь, Афанас?

Он поднял заскорбевшее лицо, которое быстро приняло восторженное выражение, и ответил:

— Веревочку.

Ему понравилось, и он повторил: