Крауч-Энд (сборник)

Амни. Это слово — моя фамилия — стало бы последним словом, которое этот чужак, этот бесчестный вор услышал бы в своей жизни. Я собирался произнести его за секунду до решающего прыжка. Но похоже, что эта проклятая телепатия работала в обе стороны. Он закрыл глаза, но я успел уловить выражение тревоги в глубине его черных зрачков. Его губы сжались, лицо сделалось напряженным и сосредоточенным. На этот раз он не воспользовался своим агрегатом имени Бака Роджерса; наверное, он понимал, что на это нет времени.

Лэндри заговорил нараспев, словно не складывал фразы, а читал их с листа:

— «Его откровения подействовали на меня как какой-то наркотик. Я вдруг весь обмяк, словно из меня вытянули все силы. Ноги сделались как разваренные спагетти. Я откинулся на спинку кресла и уставился на него — ничего другого мне просто не оставалось».

Я весь обмяк, ноги стали как ватные. В общем, я откинулся на спинку кресла и уставился на Лэндри. Ничего другого мне просто не оставалось.

— Не шедевральный, конечно, абзац. — Он произнес это так, словно передо мной извинялся. — Но я не люблю сочинять на ходу. У меня это плохо выходит.

— Сволочь, урод, сукин сын. — Меня хватало только на шепот.

— Да, — безропотно согласился он. — Наверное, так и есть.

— Зачем тебе это надо? Зачем ты крадешь мою жизнь?

Его глаза засверкали злостью.

— Твою жизнь, говоришь? Ты сам прекрасно все знаешь, Клайд, хотя и боишься себе признаться. Это не твоя жизнь. Я придумал тебя. Как сейчас помню, когда это было. В январе семьдесят седьмого, в один унылый дождливый день. И ты жил в моем воображении и в моих книгах до теперешнего момента. Я дал тебе жизнь, и я вправе ее забрать.

— Как благородно, — усмехнулся я. — Но представь, что сейчас к нам сюда вошел бы Господь Бог и принялся бы распускать твою жизнь на нитки, как старый ненужный шарф… тогда, наверное, тебе было бы проще понять мою точку зрения.

— Не буду спорить. По-своему ты прав. Да и какой смысл спорить с самим собой? Это все равно что в играть в одиночку в шахматы. Если честно играть, так и так будет ничья. Давай скажем просто: я делаю то, что я делаю, потому что могу.

Как ни странно, но я вдруг успокоился. Это мы уже проходили. Когда кто-то вроде бы взял над тобой верх, надо заставить его говорить. Причем говорить без умолку. Это сработало с Мевис Вельд, сработает и теперь. Когда они чувствуют свою силу, они говорят что-то вроде: «Теперь уж чего?! Теперь я тебе расскажу кое-что интересное напоследок…». Или: «Тебе надо знать то-то и то-то? Хорошо, я тебе расскажу, все равно это уже ничего не изменит».

Версия Мевис была малость поэлегантнее: «Я хочу, чтобы ты знал, Амни… ты хотел узнать правду, ну так забирай эту правду с собою в ад. Обсудишь ее на досуге с дьяволом за кофе с пирожными». Не важно, что они говорят. Главное, чтобы они говорили. Пока человек говорит, он не будет стрелять.

Поэтому надо затягивать разговор. Пусть они говорят, а ты слушай их и надейся, что откуда-нибудь да появится дружественная кавалерия, которая все-таки подоспеет тебе на подмогу.

— Но зачем тебе это, я никак не могу понять? Обычно все по-другому бывает. То есть, как правило, вы, писатели, не врываетесь в свои книги, а тихо-мирно получаете гонорары и пишете новые книжки… или я ошибаюсь?

— Тянешь время, Клайд? Хочешь заставить меня говорить?

Мне как будто врезали в под дых. Но я собирался играть до последней карты. Так что я лишь усмехнулся и пожал плечами.

— Может быть. А может быть, и нет. Но как бы там ни было, мне действительно интересно. — Тут я не соврал.

Он неуверенно посмотрел на меня, потом склонился над своей адской пишущей машинкой — когда он застучал по клавишам, все мое тело скрутили судороги, — и снова выпрямился.

— Ладно, я тебе расскажу. Теперь-то чего?! Все равно это уже ничего не изменит.

— Угу.

— Ты умный парень, Клайд. И ты полностью прав: писатели редко вживаются в те миры, которые создают в своих книгах. А если кто-то из них по-настоящему погружается в такой вот выдуманный мир, то он в нем же и застревает. В его сознании проходит какая-то жизнь… но только в сознании, потому что его тело прозябает на уровне овоща в какой-нибудь психбольнице. Но таких очень мало. В массе своей мы — лишь туристы в стране собственного воображения. И я такой же турист. Пишу я медленно. Кажется, я уже говорил, что я постоянно мучаюсь с композицией и развитием сижета… но за десять лет я все-таки выдал пять книг о Клайде Амни, причем каждая следующая получалась успешнее предыдущей. В восемьдесят третьем я ушел с работы… кстати, я был директором регионального филиала одной очень солидной страховой компании… и сделался профессиональным писателем. У меня была жена, которую я безумно любил, и сынишка, который был для меня дороже всего на свете, и я был счастлив. По-настоящему счастлив. Мне казалось, что лучше уже не бывает.

Мой собеседник заерзал в кресле и передвинул руку. Я заметил, что на потертой ручке уже не было черной дырки, выжженной сигаретой Ардис Макгилл.