Красотка печального образа

Самойлов вон тоже втихаря себя обвинял и за медлительность, и за нерешительность, но не орал же, не прыгал. Хотя, может, и прыгал бы, не окажись он загипсованным с головы до ног.

Странное дело, совершенно не было жаль себя. И чего себя жалеть, идиота. Подставился, как лох последний. Втихомолку уехал, не взяв с собой охрану, никому ничего не сказав. Вот и попался.

Нет, себя жалеть не стоило, а вот Катерину…

Стоило подумать о ней, как моментально начинало ныть все тело, а рука и нога под повязкой чесались так, что хоть волком вой.

– Чему вы не верите, Гавриил Иванович? – осторожно поинтересовался Толян, по неосторожности тоже задремав подле Самойлова.

– Не верю, что Катя мертва! Мне кажется, я бы почувствовал, если бы с ней что-то страшное произошло, – без особой уверенности произнес слабым голосом Самойлов, тут же потянулся к вязальной спице, осторожно просунул ее в узкую прореху между кожей и бинтами и почесал. – Сниму к чертовой матери всю эту дребедень! Точно сниму, сил уже больше нету, как чешется…

– А?

Толян поднял на Самойлова отсутствующий взгляд.

Этот денежный мешок, в настоящий момент залитый гипсом, жутко раздражал его. Раздражал излишним спокойствием. Заторможенностью. Нежеланием обращаться за помощью в милицию.

Сами они разберутся! Три ха-ха! Разобрались уже, куда лучше!

Один весь в бинтах на гостиничном диване. Другие только и делают с утра до вечера, что чешут языками – то друг с другом, то по телефону. Это они так разбираются! Это у них так называется теперь.

Толян однажды сделал вид, что орудует с развязавшимся шнурком на кроссовках и подслушал немного, как именно они разбираются.

Бред сивой кобылы нес громоздкий Артурчик, то и дело называя кого-то лапусиком. Ни о каком деле в том разговоре Толян не услышал ни слова. Одни слюни и сопли.

Это они так разбираются, мать их!

Чешется у него, понимаешь! У него чешется, а у Толяна вот лично все нутро выгореть успело с того самого памятного вечера, когда он вернулся к своей Шурочке, а ее…

Не чувствует он, что с Катькой что-то случилось! Экстрасенс какой, скажите, пожалуйста! Да чтобы прочувствовать это, надо прежде всего любить, вот!

Он-то Александру любит, и еще как! Он-то сразу понял, что это его девчонка. Как увидел ее на пороге своего дома, напуганную, смущенную и все равно прущую напролом, так сразу и понял – она. Девушка его мечты, что называется.

Если быть до конца честным, то конкретной мечты у него не было. Но стоило увидеть Александру, то и понимание появилось моментально, и с мечтой Толян тут же определился.

Он влюбился в нее, наверное, с первого взгляда. Сначала понял, что это его судьба, а потом влюбился. Или наоборот, что не так уж и важно.

Ее не любить невозможно!

Ему все в ней нравилось. Про внешность говорить даже нечего, лучше ее он не встречал. Но вот про то, как она говорила, смотрела, ела, шла от дивана к телевизору, или просто стояла, ухватившись обеими руками за притолоку, разговор был особый. Его можно было вести бесконечно, как бесконечно можно было перечислять ее достоинства. Недостатков у нее не было…

А этот богатенький папенька лежит себе и рассуждает о своих предчувствиях. Чешет языком, когда не чешет свои перебинтованные коленки.

– Гавриил Иванович. – Толян неловко выбрался из глубокого кресла и снова тяжело зашагал по гостиничному номеру. – Я, конечно, все понимаю… Не хочется вам огласки и все такое… Но делать что-то надо! Нельзя же сложить руки и ждать, когда за нас кто-то…

Он вот лично чуть голову не сложил из-за своего нелепого вздорного чувства, хотел язвительно добавить Самойлов, но смолчал.

Про «нелепое и вздорное» чувство не он придумал. Это так его охранник Артурчик считал, и Самойлов ему прощал, потому как тот был проверенный надежный и справедливый. В чем-то тот мог оказаться и прав. И если он сказал ему, что сидеть надобно тихо, не высовываться, не провоцировать убийц и милицию, то, стало быть, так он и сделает. Невзирая на то, что самого раздирает от желания сорваться с места и… делать хоть что-нибудь, а не валяться недвижимой чуркой на старом гостиничном гобелене.

А парень с квадратным подбородком его презирает, вдруг совершенно отчетливо понял Самойлов, и это его неожиданно обидело.

Почему? За что? За трусость, малодушие? Считает, что он в милицию не идет из-за того, что свою репутацию подмочить боится?

Да плевать ему!..

Дело разве в нем?! Дело снова в Катьке, как там ее подруга называла – заразой, что ли? Дело в ней! Огласки не хотелось именно из-за нее. Вдруг покушение на Самойлова какой-нибудь ее воздыхатель совершил, что тогда?! Милиция же ей этого не простит, тут же начнет всех собак на девчонку вешать.

С его же Александрой что-то похожее произошло? Произошло! Неужели не научен после этого был?!

– Что вы предлагаете, Анатолий? – нехотя отозвался Самойлов, поборов в себе желание вызвать охрану и выкинуть из номера этого мордоворота. – Что конкретно вы предлагаете? Мы не станем сидеть, сложа руки, если вы нам конкретно скажете, где и как мы должны искать этих двух девушек. Ну? Приступайте!