Красный, как жизнь

Городок наш давно стоял у края империй. Многие века переходил из рук в руки, пока не осел у старика Габсбурга в Австро-Венгрии. Но польский орел так упрямо вцепился в свое наследство когтями, что не выпускал его до нового рождения Польши.

Недолго бяло-червоный штандарт реял над Рыночной площадью. Не успело вырасти поколение, как смел его красный прапор. Но и тот взвился, чтобы скоро пасть. Флагшток захватил красный со свастикой.

С дымом войны улетело три года, и вернулся красный флаг – обожженный, простреленный, победный.

Львов свободный стал советским.

Теперь навсегда, как идея коммунизма – самая справедливая и правильная во всем мире.

Так казалось мне в детстве.

Дом наш польский архитектор сложил из австрийского кирпича. И так прочно, что стоял дом без изъянов лет уже сто. Точно никто не помнил. Может, и двести.

Двор с садиком, сизым древом грецкого ореха, кленом и каштаном окружали подковой три этажа, стянутые ремешками общих балконов. На балконы выходили окна и двери. Окна смотрелись друг в друга. Стекла дверей прикрывали железные полоски решеток. Двери редко запирались.

Белье сушилось на длинных веревках, перекинутых из конца в конец. Простыню прихватывали деревянной прищепкой и тянули в пропасть над двором. Колесико кронштейна визжало привычно, как ветер. Белые флаги сушились под солнцем и дождем, величаво шевеля телесами. Жены и мамы наши точно знали, чье белье в паутине веревок. Все жили на виду. Все знали о каждом всё – и дальше больше.

Маленький Вавилон нашего дома приютил тех, кого забросила судьба на край новой империи. Много, много их было.

Переселение народов прошлось по Львову волнами.

В середине пятидесятых родители мои в порыве души бросили Ленинград, чтобы с молодежным задором поднимать армейскую культуру театра на Западной Украине. За что получили квартирку, нарезанную из части панской гостиной. Где о своем рождении заявил я.

Новые горожане приезжали работать на заводах танковом, автобусном, радиоэлектронном. Нужны были руки, каких в сельской Галиции не водилось. Довоенный Львов выращивал профессоров философии, веселых бездельников «батяров», утонченных барышень, с какими в Варшаве прогуляться по Ерузалимским аллеям не стыдно, и научного фантаста Станислава Лема.

От них остались тени.

Раздел карты унес ветром польское население за отрезанную границу. Из прежних жителей остались упорно оседлые. Новые горожане ехали с дальних концов Союза осваивать западный край империи. На краю этом изготовился к прыжку, готовый выполнить любой приказ партии и правительства, передовой Прикарпатский военный округ. Петлицы артиллеристов, летчиков, танкистов то и дело мелькали в толпе.

Но в нашем доме мирных людей хватало.

На первом этаже, сразу над подвалами, где по старой памяти хранилась картошка на зиму и банки закруток, жила семья пана Михася – остаток польской роскоши. Корпел он сапожником в уличном ларьке, не признавал обращения «товарищ», наплодил трех детей: Кшисю, Стася и Ежика – и отчаянно ругал советскую власть польским матом, за что ему ничего не было.

Над ним располагалась квартира тети Марийки, с дочкой Ромцей и мужем, который успешно воровал дефицитные товары на продуктовом складе. Их соседями была семья тети Аллы, муж которой получил должность на телевизорном заводе и снабжал всех любителей радио транзисторами по сходной цене. Дальше шла квартира тети Светы, женщины тихой интеллигентности, у которой не было мужа, но был лоботряс сын Димка. Угловую квартиру занимали Абрамяны, переехавшие из Еревана, чтобы работать в советской торговле поближе к границе.

Наш третий этаж начинался квартирой тети Кати, муж которой, дядя Дозик, лесничил в Карпатах, а каждую весну поил всех березовым соком, не тем, что поила Родина в трехлитровых банках, а настоящим, от которого горло перехватывало, как от меда.

Дальше – квартира тети Цили и дяди Юзика. Их сын, ужасно талантливый математик Сёма, поехал на олимпиаду школьников в Европу и решил остаться во вражеском Израиле, умный мальчик. После чего у дяди Юзика вышли крупные неприятности на работе, так что на балконе он публично читал газеты «Правда» и «Коммунист Украины». А тетя Циля говорила, что Юзик может читать хоть «Капитал» Маркса, теперь им не видать Израиля, как своей задницы, не выпустят их в Землю обетованную, и внукам ей радоваться только на фотографиях.

Нашими соседями справа были тетя Лида и дядя Степа, работавший инженером на скучном заводе, где нечего было украсть, поэтому пил он отчаянно. Сын их Паша решил стать великим поэтом вроде Есенина и потому не учился в школе и был любимой маминой болячкой.

Соседями слева были тетя Люда, учившая детей русскому языку, и сын ее Пашка, который отчаянно получал двойки именно по этому языку. Видно, ребенок пошел в отца: неудавшегося шпиона КГБ, который должен был ехать на нелегалку в Чили, о чем знал весь дом, но что-то пошло не так, его выгнали из органов, он запил, бросил жену с ребенком и пропал…