Краса гарема

Это была необыкновенная комната! Свод ее напоминал пчелиные соты, потому что состоял из небольших куполов, причудливо раскрашенных в ярко-красные, зеленые, голубые и золотые тона. Стены были выложены разноцветными мозаичными плитками, а по ним шли надписи непонятными буквами, которые казались удивительным узором. Двери сделаны в виде арок, задернутых тяжелыми сверкающими тканями. От всего этого пестрило в глазах, все чудилось чужим, зловещим. Вдобавок в комнате царил назойливый аромат не то табака, не то еще каких-то курений, благовоний ли, но они отнюдь не казались Маше благовонными – совсем наоборот, от сих душных ароматов першило в горле. Наверное, ее должно было успокаивать журчание воды в маленьком фонтанчике возле бассейна, который находился посередине покоев. Но не успокаивало ее это журчание, а казалось невыносимо заунывным, будто песнь тоскующей узницы. Словно бы слезы капали в фонтан Бахчисарая…

Журчит во мраморе вода
И каплет хладными слезами,
Не умолкая никогда.

У Марьи Романовны и у самой слезы на глаза немедля навернулись, и рыдания в голос были уже близко, однако гордость не позволила ей впасть в истерику перед этой французской куколкой, а потому она постаралась придать лицу ледяное презрительное выражение и продолжала обводить взором комнату, как бы желая показать, что вся сия напыщенная, пестрая роскошь для нее – сущее ничто. Да ведь так оно и было на самом деле! Все эти яркие подушки, разбросанные по модному дивану-оттоманке, на котором Маша полулежала, шелк, его покрывающий, какие-то столики, стоящие тут и там, а на них – витые затейливые кальяны, цветы, шкатулки, неплотно прикрытые, из которых свешивались нити жемчуга, бирюзы, кораллов и драгоценные цепочки, вазы с огромными яблоками и виноградом – это в апреле-то, с ума сойти! – платки бухарские, зеркальца, прочие безделушки, конечно, пленили бы взор любой женщины, но Марье Романовне они были ненавистны…

Зеркальца?

Она насторожилась, еще сама не понимая почему. На ближнем столике лежало одно – с такой затейливой рамкой и рукояткой, что они казались сплетенными из деревянного кружева. Маша приподнялась с оттоманки, взяла зеркальце и поднесла к себе. Взгляд ее упал в темную глубину – и она даже зажмурилась при виде бледного испуганного лица, озаренного сполохами ярких тканей. Однако на ней ничего, кроме рубашки – тонкой, батистовой, спадающей с плеч и почти прозрачной, – не было надето, Марья Романовна только теперь это осознала.

А что, если, покуда она лежала, почти нагая, охваченная беспамятством, на нее приходил смотреть негодяй, который ее похитил? Что, если он пользовался ее беспомощностью и беззащитностью? Что, если Марья Романовна уже побывала его наложницей?!

У нее даже руки ослабели от ужаса. Зеркальце выскользнуло из разжавшихся пальцев и упало на пол, но не разбилось, потому что пол в комнате покрывали ковры с толстым ворсом.

Марья Романовна проворно его схватила. И немедленно возникло ощущение, что она уже видела где-то это зеркальце. Видела! Точно – видела. И она вспомнила, где и когда…

Его держала в руках Наташа Сосновская, разглядывая в нем свои голубые ясные глазки и бормоча всяческую чушь о том, что она-де хотела бы родиться черкешенкой. Ручка в виде павлина, на рамке цветы и травы сплетаются в неведомый узор… Во всем мире не могло сыскаться двух таких одинаковых зеркал!

Как оно могло попасть к Наташе? Не являлось ли оно ценой предательства? Не нашла ли с помощью этой безделушки путь к Наташиному сердцу хитрая, пронырливая Лушенька? Неужели и в самом деле Наташа стала ее пособницей и помогла похитить кузину?!

Марья Романовна отогнала от себя тягостные мысли, которые были сейчас не ко времени. То, что зеркальце оказалось в этой комнате, могло означать только одно: Наташа где-то неподалеку. Но как зеркало очутилось здесь, где Марья Романовна его непременно увидела бы? Случайно? Или Наташа хотела дать о себе весточку кузине? Принесла ли его она сама? Оставил его кто-то другой? Или предательница Лушенька задумалась о содеянном, раскаялась – и подложила зеркальце госпоже своей, чтобы хоть как-то напомнить ей о случившемся?

Где Наташа? Где находится сама Марья Романовна?! Неужто их завезли уже в Туретчину какую-нибудь? Но ведь это месяцы пути, разве можно столько времени не приходить в чувство? Наверное, они все-таки поближе к России! Скажем, на юге Малороссии. А может быть, и в самом отечестве?

– Жаклин, где Наташа? – спросила Марья Романовна, с мольбой глядя на француженку.

– Какая Наташа?! – вытаращила та глаза.

– Наташа Сосновская, которую похитили из родного дома вместе со мной, – настойчиво повторила Маша. – Девушка… молоденькая и красивая… у нее голубые глаза, светлые волосы…

– Вы ошибаетесь, милая Мари, – ласково сказала Жаклин. – Сюда привезли только вас. Только вы интересовали нашего господина. Сердце его трепещет только ради вас, и желает он тоже только вас.