Крах диссидентки

За пять лет совместной жизни случались уже такие ссоры, когда Вита говорила: «мы чужие люди», поэтому Арсений не очень удивился, услышав эти слова еще раз. Хотя, честно говоря, на сердце от них повеяло холодом, поскольку они уже во многом стали действительно чужими людьми. И, как заметил он, чем дальше, тем все меньше оставалось между ними того, что их сближало. Бесконечно это продолжаться не может, настанет момент, когда они в самом деле станут чужими.

— Может, ты скажешь, как представляешь себе наши дальнейшие отношения? — насильно усмехаясь, поинтересовался Арсений, все же не веря в то, что сказала Вита.

— А очень просто: будем жить как соседи! — притворно улыбаясь, ответила она. — Нынче это модно.

— Где? — спросил Арсений. — У нас или в Америке?

— Во всем мире!

— Начиная с Ирана! — продолжал иронизировать Арсений. — Вита, не говори глупостей! Да, глупостей, потому что не все, к чему ты стремишься, нравится мне!

— Так что ж ты: силою заставишь меня жить с тобою? — оскалила Вита красноватые от помады зубы, что должно было, видимо, означать саркастическую улыбку.

— Но ты же не заставишь меня быть твоим соседом! — ответил Арсений, чувствуя, что эта ссора не такая, какие были раньше, что Вита и правда хочет, чтобы они стали чужими людьми. — Я не тот человек, которого можно, по желанию жены, превратить в соседа по квартире! Придумай что-нибудь поумнее.

— Я подаю на развод! — не задумываясь ни на секунду, выпалила Вита.

Арсений пристально посмотрел ей в глаза. Она их щурила так же, как делала это в тех случаях, когда не хотела, чтобы кто-то заглянул в ее душу, увидел, что там делается. И таким чужим был этот взгляд, даже не верилось, что эти серые глаза могли быть лучисто ласковыми. Не выдержав ее взгляда — он обжигал душу, — Арсений отвернулся и, ничего не сказав, вышел из комнаты.

6

Хоть и не хотелось Арсению «снимать» комнату в собственной квартире, а пришлось, ибо пока что некуда было деваться. Вита действительно подала заявление о разводе, держалась так, будто его в квартире не было. Оказалось, что она умела не только неделями сердиться, но и не замечать его. И не замечать так, как мы не замечаем людей, скажем, на улице или в метро. Проходим мимо них, как мимо деревьев в лесу. Кто и куда спешит, кто чем живет — никому до этого дела нет. И на Арсения Вита смотрела как на прохожего, встреченного на улице. Иногда только спросит что-либо — так спрашивают, как найти незнакомую улицу, — и все. Арсений удивлялся этой железной выдержке, никогда не думал, что его эмоциональная Вита способна быть такой каменной. И раньше часто ездил в командировки, а после этого разрыва с Витой старался как можно меньше бывать дома. Иногда, возвращаясь из командировки, заставал в квартире Марчука. Тот свысока и — как казалось Арсению — презрительно кланялся, если встречались в коридоре, и поспешно исчезал. Вита провожала его и, случалось, не возвращалась до утра. В такие ночи он почти не спал, прислушиваясь, не стукнут ли двери. Иногда такая злоба закипала в душе, что хотелось выйти из комнаты и надавать ей пощечин, но он сдерживался: во-первых, не мог ударить женщину, как бы ни был сердит; во-вторых, понимал, что, кроме презрения к себе, он ничего этим не достигнет.

Позвонили из больницы, сказали, что Алешу можно забрать. Виты уже третий день не было, и он не знал, где она. В последнее время она исчезала из квартиры, когда его не было дома. И появлялась, замечал Арсений, как только он уезжал в командировку. Арсений поехал за Алешей один, не зная, куда теперь его девать. Отвезти в Яворин? Страшно не хотелось, да, наверное, придется, ведь, чтобы устроить мальчика в детсад надо побегать несколько недель — если только найдется место! Времени для этого у него не было. А Вита опять, как и прежде, не захочет этим заниматься — Алеша будет мешать вести «свободный образ жизни», который ей, по всему видно, очень нравится. Бедный Алеша: при живой матери, при живом отце будто сирота. Это сейчас. А что будет, когда суд отдаст его, как обычно делается, матери? Уж лучше об этом не думать!

Принимают в больницу долго, но и выписывают не быстрее. Арсению пришлось больше часа ждать, пока оформили документы и выпустили Алешу. Наконец он явился с целлофановым мешочком в руке, в котором были его пожитки. Подбежал к Арсению, обнял за шею, счастливый, замер на руках, задержав дыхание. И только тогда, когда Арсений понес его к машине, оглянулся, помахал няне, вздохнул, нахмурился: жалко было малышу расставаться со старенькой няней, любившей его, как бабушка. «Все его любят, — подумал Арсений, тоже прощально помахав ей. — Только матери он мешает».

— Мы к бабусе поедем? — спросил Алеша, когда сели в машину, даже не вспомнив, что у него есть мать. — Я ей обещал: больше не буду лазить на деревья.

— Ну как твоя ручка? Не болит?

— Не-е. Уже такая стала, как была! Смотри! — засучил Алеша рукав рубашки. — Правда, такая же?

— Еще лучше! — Арсений поцеловал острый локоток Алешиной руки. — Ты хочешь к бабусе?

— Ага! — просиял Алеша. — А то она там плачет…