Крах диссидентки

Когда случалось несчастье, Вита лишь в первый момент проявляла растерянность. А потом, преодолев шок, с бурной энергией принималась бороться с напастью. И не успокаивалась, пока не добивалась своего. Или не убеждалась, что ничего уже не может изменить, ничем не может человеку помочь.

— Вызывай «скорую помощь»! — распорядилась она, бросив на Арсения такой сердитый взгляд, будто это он был во всем виноват. — Пойдем, Алешенька, я тебя переодену…

— Не хочу! — отступил от матери Алеша. — Бабуся меня переодевала, так очень больно было…

— Я переодену так, что больно не будет! — пообещала Вита, но Алеша не поверил ей, спрятался за бабушку, ища у нее защиту.

— Да пусть в этом едет, — несмело, жалея внука, промолвила Елена Львовна. — В больнице переоденут.

— Мама, ты как слепая! — с укором воскликнула Вита. — Неужели ты не видишь, какой он замурзанный!

Елена Львовна на этот упрек только обиженно прикусила нижнюю губу. Вот благодарность за то, что она воспитывает внука. Да она его умывает сто раз в день, но он играет с мальчишками в пыли и постоянно пачкается. Могла умыть его, когда прибежал с криком: «Упал! Больно!» — да разве до того было? Она так испугалась, что ничего, кажется, на свете не видела, кроме этой маленькой ручки, к которой мальчик не давал прикоснуться.

— Пойдем, я тебя хоть умою, — сказала Вита и хотела взять Алешу за здоровую руку, но он опять спрятался за бабушку. — Мама! — уже раздраженно крикнула Вита. — Да пойми ты наконец, что твоя жалость только усложняет и без того сложную обстановку!

— Да разве я его прячу, — вздохнула Елена Львовна. — Алешенька, иди к маме, — повернувшись к внуку и положив дрожащую руку на его голову, ласково, со слезами в голосе уговаривала Елена Львовна. — Она ручку не будет трогать, она только личико умоет. Ну? И я с тобой пойду. Все в ванну пойдем, все умоемся… Пойдем, моя детка, пойдем…

Тихонько, ласково подталкивая Алешу — он шел втянув голову в плечи, — Елена Львовна повела малыша в ванную. За нею, сердито хмурясь — сын ее не слушался! — шагала Вита, в душе которой кипел гнев на мать. Разбаловала мальчика, и вот пожалуйста: сломал руку. А сколько раз говорила ей: не позволяй ему лазить на деревья! Хорошо, что так обошлось, а то мог и разбиться. И вдруг ее поразила неожиданная мысль, даже дыхание перехватило: «А что, если бы я и правда потеряла его?» Душу переполнила такая жалость, нежность к сыну, что хотелось стать перед ним на колени и целовать маленькие руки, испачканное, но такое родное, такое единственное в мире личико. Боже, а она еще на мать сердится, что та балует его! Смешным и жалким показалось несчастье, связанное с публикацией романа. Роман и сын! Глупо даже сопоставлять! Нет, какое это счастье, что у нее есть Алеша, что ее чувства сконцентрировались на нем. Если бы не сын, она, должно быть, с ума сошла бы от всех этих мыслей, что мучили ее. Она заберет сына домой, хватит ему носиться у матери по двору! Сама будет воспитывать его! Но голос, что контролировал Витины мысли во время всплеска эмоций, напомнил, что она уже не раз это говорила, а сына не забирала.

В больницу хотел поехать и Арсений, но в машину «скорой помощи» взяли только малыша и мать. Куда повезут — не сказали, мол, не знают, где есть места. Вита пообещала позвонить сразу, как только все устроится в больнице. Дверцы машины стукнули, и у Арсения будто в душе что-то оборвалось: почему-то казалось, что ни Вита, ни Алеша никогда уже не возвратятся…

4

Палата травматологического отделения, куда положили Алешу, была на первом этаже. Возле ее трех окон постоянно стояли люди — взрослые и дети, приходившие, как кто-то удачно сказал, на это «немое кино», ибо за двойными рамами больных можно было только видеть, но не слышать, что они говорили. Каждый день Арсений прямо из редакции ехал в больницу. Алеша уже ждал его, прижавшись носом к стеклу и положив маленькую ручку в гипсе на подоконник. И — боже! Как просили его глаза: папка, забери меня отсюда! Я не буду лазить на яблони! Клубок слез подкатывался к горлу — умоляющий Алешин взгляд пробуждал в душе такую жгучую боль, какую Арсений всегда испытывал, видя, как его сын страдает, а он ничем не может ему помочь. Боль эта усиливалась еще и от того, что он чувствовал себя виноватым перед сыном. Да, Вита не хочет забирать его от матери, считает, что там ему лучше, чем дома, в детском саду. А почему же он сам не сказал своего твердого слова? Хотя это и не совсем так: у них с Витой был неприятный разговор по этому поводу, кончившийся ссорой.

— A-а, по-твоему, я не работаю? — сердилась Вита. — Да я за этот год больше сделала, чем ты! На одну твою зарплату да мелкие газетные гонорары мы бы машину не купили!