– Тебе, конечно, не понравится, – сказал Далтон. Разочарование замутило и сделало колючими его мысли, и оно, похоже, было связано с ней. Хотя, чисто технически, смотреть на себя его глазами было ничуть не страшнее, чем глазами кого-то еще. Для Далтона Париса все еще оставалась прекрасной, все тем же объектом умопомрачительного вожделения, однако при этом была чем-то непокорным, проблемой, требующей решения.
Багом в коде, мрачно сообразила она.
– Удовольствия тебе это не доставит, – продолжал Далтон, – но сделать это надо. И чем скорее…
– Я могу убить Роудс. – Возможно, так правильней, однако рассудок подсказывал, что с кем-то другим вышло бы проще. Остальные не так мнительны, не стерегутся, застать их врасплох было бы легче. – Могу убить любого. – С Нико будет несложно, подумала Париса с каким-то извращенным чувством нежности. Ей только дверь открыть, и он тут как тут, просеменит внутрь, виляя хвостиком: спасибо, я люблю тебя, пока.
– Точно можешь? Ты не справилась со сноходцем, – напомил Далтон, имея в виду любимого Нико, Гидеона. – Хотя уже тогда считала его опасным.
– Это другое. Я не желала ему смерти. – Она наконец избавилась от второй туфельки и размяла лодыжку – там, где остался след от ремешка. – На сей раз желаю.
«Придется убить их, чтобы выжить самой». А ведь ее с самого начала предупреждали, и тем не менее сейчас все виделось совершенно иначе. Как много хотелось совершить прежде из того, что сейчас казалось утомительным и формальным, вроде того же мазка шейки матки: неприятно, но ради здоровья в будущем можно и потерпеть.
– Ты ведь не сдаешься? – спросил Далтон, и Париса подняла взгляд, увидев его глазами еще одну себя, маленькое размытое пятнышко. Уже не такую красивую.
– Сдаюсь?
– Как-то эмпат уже помог тебе покончить с собой, – заметил Далтон. Звучало унизительно, и Париса вздрогнула. Остальные восприняли это как убийство, как будто Каллум держал в руках оружие, но в конечном счете ближе к истине оказался именно Далтон.
Однако прав он, разумеется, был только потому, что Париса сама раскрыла ему, как дело было, используя те же самые слова. Она вложила это знание ему в руки, зажгла эту спичку. И если пламя сейчас спалит Парису, то она сама виновата. Такова уж природа близости. Или искренности, которой она прежде никогда не заморачивалась.
– Я не хочу умирать, – раздраженно сказала она. – Хочу только, чтобы меня оставили в покое.
Взметнулся новый вихрь мыслей, промелькнула капелька ясности.
– Вот и он того же хотел.
– Я не… – огрызнулась было Париса, но вовремя сдержалась, одернула себя, погасила огонь в груди, который не довел бы до добра. – Я тебе не Атлас Блэйкли, – стиснув зубы, процедила она. – Мне не нужна другая вселенная, я не бегу, не создаю выход туда, где буду хорошей. Я не сдаюсь. Я просто хочу…
«…жить своей жизнью» – подумала про себя Париса, но даже она слышала, как пусто звучит эта мысль. Десять лет, даже больше, прошло, а она все твердит себе то же самое, словно тянется к недосягаемой финишной ленточке. К концу, который постоянно от нее ускользает.
Далтон подошел сзади и мягко, даже сочувственно прижал к себе. Еще немного – и ткнется носом в плечо, станет кормить сахарком с рук, но только не спорить. Она откинулась к нему на грудь, позволив себе мимолетное успокоение, чтобы тут же прикинуть в голове новый план.
У нее всегда, всегда был план.
– Без физиков не получится, – сказал ей на ухо Далтон, и Париса со вздохом обернулась.
– Зачем тебе этот эксперимент? – проворчала она.
Ладно, да, она горькая неудачница, но еще и прагматик. Кто-то должен был прийти в себя, выбрать иной путь, тогда как прежний привел к гибели близкого, мужа.
– Разве не будет других? Планов получше? Форум ничей – бери не хочу, – напомнила Париса. – Мы могли бы захватить завтра. Могли бы захватить его сейчас, и я тебе гарантирую, Нотазай даже бровью не поведет…
– Этот эксперимент мой по праву рождения, – сказал Далтон. – Я родился, чтобы провести его.
Париса мысленно вздохнула. Ох уж эти мужчины с их величием, призваниями. Ей-то зачем взваливать на себя это бремя? Оно так утомительно.
– Далтон, ты можешь найти новую цель. Люди каждый день меняют…
– Нет, – грубо перебил он. – Я рожден для этого.
Париса молчала, гадая, не стоит ли этим заняться. Вернуться к старым рефлексам: углубиться в его разум, как бы заполняя собой трещины в его основании, множество слабостей в каркасе.
– Смотри, – сказал он.
Сел на пол по-турецки, словно маленький мальчик в теле взрослого мужчины; невидимое дрожащее пламя подчеркивало рельеф его мышц. В квартире по-прежнему царил почти полный мрак, освещаемый только мерцанием каноничных уличных фонарей под открытым окном. И тем, что создавал Далтон, пустив в ход свою магию.