Крах Атласа

– Она ненастоящая, – невозмутимо произнес Далтон, чуть не со смехом, будто Париса, такая глупенькая, еще верила в Санта-Клауса или загадывала желание на падающую звезду. Анимация покачнулась, упала на колени и рухнула ничком, даже не пытаясь удержаться. Волосы разметались по ее лицу; по полу тонким слоем растеклась лужица чего-то похожего на кровь – в темноте она отливала расплавленным красным золотом. Наконец остались только туфли.

Чувствуя, как грохочет в груди сердце, Париса отступила на шаг. Потом еще.

– Не беги, – сказал Далтон.

Париса сделала еще шаг, и Далтон покачал головой.

– Стой, – предостерег он, а она продолжила пятиться. – Париса, послушай. Я ведь не способен…

Дело было не в его потенциале, а в стремлении и желании. Париса видела их в голове Далтона: нечто огромное и непредсказуемое, скованное рамками, которые сжимались и растягивались, пропадали и снова появлялись. В некотором смысле телепатия подвела, впервые в жизни. Париса не знала, что дальше выкинет Далтон. Никогда еще прежде не чувствовала она такую беспомощность, не сталкивалась с опасностью, от которой не могла защититься. Убьет ли ее Далтон? Вряд ли, он вроде как против смерти, однако были исходы намного страшнее, и кому как не Парисе знать об их разнообразии и ужасе.

О том, что Далтон опасен, Париса знала всегда, на его счет она не ошибалась. Она ошиблась насчет себя: она хотела быть опасной, но не была такой. Рэйна оказалась права. Париса умела лишь оставить за собой последнее слово, но это ведь ничего не решает.

Париса была просто злой. Она не помнила, когда не испытывала бы гнева, когда бы у нее все было хорошо и прекрасно. Париса словно с рождения видела окошко в мир, который все остальные предпочитали не замечать, и жила один на один с ужасом, как Кассандра – перед падением Трои. Если Далтон что и разглядел в ней, или она в нем, так это именно чувство, будто бы она родилась и прожила свою жизнь ради чего-то. Она пыталась отыскать смысл, а иначе ее существование – это сплошное проклятье.

Ее брат Амин был хорошим. Хорошим и богатым. Сестра Мехр вышла замуж, родила троих детей и даже не вспоминала о Парисе. Единственный, кто отнесся к ней по-человечески, это Насер, да и тот сделал ее частью своего плана. Он мог сколько угодно называть такое отношение любовью, но это ничего не меняло. Сперва Париса была ему даже благодарна, однако позднее почувствовала гнет и неволю. Она испытывала вину за все, что приняла от Насера, за то, что воспользовалась его добротой, а потом взяла и сбежала. Хотя на самом деле в глубине души все это время была зла на него.

Все хотели ею обладать, все хотели ее контролировать. Она была прекрасна снаружи, создана такой, чтобы притягивать взгляды, зато внутри состояла из почерневшей смеси злобы, ревности и гнева. Этого уродства под изысканной оболочкой никто не видел, кроме Рэйны, пожалуй. Просто та не искала красоты, и вожделение было ей чуждо. Однако проницательность Рэйны не смягчала ужаса правды: есть люди, способные бросаться в глаза, а есть Париса, на которую можно только смотреть. Она посчитала Далтона не таким, как остальные, и все же он оставался стрелой, выпущенной Атласом Блэйкли, и лучником была не Париса. Она, мать его, лук.

И вот Далтон приближался к Парисе, а она ясно и спокойно сознавала, что магия сейчас не поможет. Разум Далтона будто разнесло в клочья самодельной бомбой: его сознание напоминало мешанину осколков. Всегда ли он был таким? Возможно, Атлас так и задумывал с самого начала, а она ошиблась в Атласе Блэйкли, приняв его за лжеца. Возможно, за всю жизнь он совершил одно доброе дело: высказал неприглядную правду.

– Стой, – снова велел Далтон, но Париса услышала «беги».

Она развернулась к единственной двери под грохот крови в ушах Далтона, ощутила, как его чувства обостряются перед погоней. Его прилив адреналина подстегнул и ее. Париса сделала вид, будто хочет выбежать, а сама в последний миг круто развернулась и, припав на колено, врезала Далтону по яйцам. Вложила в удар все свое разочарование. А когда он рухнул на пол, бездумно кинулась к раскрытому окну. Выскочила в него, как птица без крыльев, босая. Полы юбки отчаянно развевались в неподвижном воздухе парижской осени.

Даже не будучи физиком, Париса здорово умела выживать. Она вцепилась, будто в поводья, в ночные токи силы, и те подчинились усмиренным скакуном, позволив приземлиться – мягко, будто она не с третьего этажа сиганула, а с высоты в несколько футов. Париса побежала. Надо будет кое-что поменять, решила она, чувствуя, как липнут к потной шее волосы. Никаких больше коктейльных платьев. Ее жизнь превратилась в череду побегов, так что пришла пора вырасти, принять это, стать профессиональным беглецом.