Крах Атласа

Эзра, заткнись, я даже отсюда слышу, как ты меня передразниваешь, и это не смешно. В общем, здесь – полная логистическая форма ритуала инициации. Ты сидишь? Попроси архивы тебя впустить, и они ответят. Мы дали им разум (нет, не буквально мы с тобой, а образно – тысячи тех, кто проливал кровь и произносил обеты) (формально это вообще не мы с тобой, о чем я говорю с восхищением и обычной, свойственной мне рисовкой) (да, я курнул, что такого?), и, как известно представителям определенных специализаций, архивы бдят и слушают. Где-то там, в обычном томике в кожаном переплете (гримуаре а-ля Медичи), подробно описана исключительная святость и прочее, и прочее, но в этом-то и фишка. Кстати, ты знаешь, что на ритуале я сошелся с тобой? На этот раз я тебя порешил, ведь это было не по-настоящему, да и потом, нельзя было, чтобы архивы узнали о твоих дверях, а то какой тогда смысл? И правда, в чем вообще смысл? Возможно, в том, что я, сказать по чести, чудесный притворщик.

Хм, пожалуй, я тебе этого не отправлю. При следующей встрече перескажу какую-нибудь версию того, что было, подытожить будет нетрудно. Зачем я тогда продолжаю писать? Хороший вопрос, Эзра, наверное, потому что я уже пятьдесят семь дней торчу один в этом жутком доме, и мне скоро кормить с ложечки мать, а больше почти ничего не остается. Засим вынужден откланяться и вновь предаться изоляции, которую я, в своем безумии, сам на себя навлек.

В той версии истории, которую Либби, если придется, поведает, у нее подогнулись ноги. Так она была потрясена. Потрясена! Разумеется, не найдется свидетелей тому, как она сотворила себе стакан воды (глупости же) или переместила мебель к читальному залу. Никто не подтвердит, как в душу ей закрались страхи того, что сойтись придется с Каллумом, а то и вовсе с Парисой. Или даже с самим Атласом (это стало бы поэтичным возмездием).

Никто не услышит, как она скажет, обращаясь к дому: «Я хочу пройти ритуал, – и как потом, не дождавшись ответа, добавит: – Вы дали мне письмо. – И: – Не отрицайте, я заслужила это. Не отрицайте, у меня есть право на попытку».

И никто не увидит, как потом, спустя еще пять мгновений в тишине, Либби Роудс обратится к пышному особняку Александрийского общества: «Просто впусти меня, сука ебучая».

Огни погасли. В читальном зале освещение и так всегда было глуше, чем в остальных частях дома, ради сохранности архивов, но разница между светом приглушенным и светом погашенным есть. Тьма проглотила Либби.

Она с трудом встала на ноги и прислушалась: не донесется ли широкая поступь, цокот шпилек? Постепенно глаза привыкли к мраку, и Либби различила смутные очертания дивана, каминной полки, кресла, – а потом вспомнила, что она вообще-то не дура, и включила свет.

Оппонента она не услышала. Она его ощутила, как чувствуешь пульсацию синяка.

Это была раскрашенная комната в ночи. Даже не оборачиваясь, Либби знала, кто стоит в дверях и усмехается.

– Смотри не поранься, Роудс.

Используя магию, она вихрем обернулась и вслепую – правда, не наугад, – метнула в сторону Нико заряд энергии. Он отразил выстрел играючи, ненавязчиво отбив его ладонью. Что такого из нее сейчас вытащил Ритуал? Типа Нико всегда был лучше, быстрее, талантливей?

Или это она до сих пор считала его таковым?