Кракен

– А ты как думаешь? – спросил он. – Потому что кракены – боги.

Билли встал и застыл. Ноги подкосились, но он боялся подвинуться, чтобы не потерять эту точку зрения, этот ракурс перед окном, который вдруг что-то спровоцировал.

– Что такое? – спросил Дейн.

Хороший вопрос. Улица, да, фонари, да, кирпичи, тени, кусты, как косматые темные чудища, безлюдье глухой ночи, неосвещенность окон. Почему все так налилось?

– Что-то движется, – сказал Билли. Он знал, что от окраин города к ним грядет какая-то буря. Случайная мешанина туч так и оставалась случайной, но через окно они казались самоорганизующимися чернилами, будто Билли видел тайну, будто имел доступ к какому-то разворачивающемуся метрополитопоэзису[49]. Да не было у него ничего такого. Откуда – с этими неполноценными глазами? Это всего лишь стекло показало ему что-то – проблеск, отражение начала какого-то конфликта.

В этот момент проснулись тысячи лондонцев. Память против неизбежности, смертный бой, – как ему не навести шороху в режиме сна. Проснулась Мардж, остро осознавая, что случилось что-то новое. Проснулся Бэрон и сказал при этом: «О, ну здрасьте, началось». Варди вообще не ложился.

Ближе к Билли, чем они оба подозревали, Кэт Коллингсвуд тоже вперилась в окно. Она села на кровати ровно в ту же секунду, что и Билли. Оконное стекло ей нисколько не помогало, но она умела вникать в события по-своему.

Стало очевидно – вдруг, – что сооруженные его фальшивые призраки проиграли. Она вылезла из постели. С ней никого не было: она спала в своей ночнушке со Снупи. По коже во все стороны бегали мурашки. Хоррипиляция с интерференцией. Лондон терся об себя, как сломанная кость со смещением.

– Ну и какого хрена будем теперь делать? – спросила она вслух. Ей не понравилось, каким слабым показался ее голос. – «Кому будем звонить?»[50]

Что-нибудь простое, чтобы выудить инфу без лишних затруднений. Необязательно что-то крутое или умное. Даже лучше, если нет. Она пролистала блокнот у кровати, где записывала разные призывы. Космическая обезьяна, вся сплошь корчащиеся щупальца, чтобы напрямую стимулировать слуховой нерв? Нет, больно наглая.

Ну ладно, тогда снова настоящее рыло, достойное своего звания. Она подключила к розетке электрический пентакль. Села в концентрических неоновых кругах разных цветов. Это был красивый, аляповатый призыв. Коллингсвуд зачитала всякую всячину из соответственного манускрипта. Самое каверзное – не в том, чтобы призыв сработал, а в том, чтобы не призвать лишнего. Она обращалась к одному конкретному маленькому духу, а не вожаку всего стада.

Много времени это не заняло. В эту ночь все горело в руках. Не успела она плеснуть смысловым ведром из внутреннего кладезя воли, как с любопытным фырканьем и радостными воплями, колотясь о края ее безопасного пространства, явившись в виде прыткой поросячьей тени, пришла свиная сущность, которую она когда-то выманила из стада ей подобных во внешней чудовищности, познакомила с Лондоном и научила отзываться на кличку Бодрячок.

– колливуд, – хрюкнуло оно. – колливуд кормить.

Не более чем темнота в воздухе. Без закрученного хвостика – и, как будто компенсируя, оно само туго закручивалось и шебуршало по комнате, разбрасывая во все стороны шмотки Коллингсвуд.

– Бодрячок, – сказала Коллингсвуд. Потрясла бутылочкой с духовными объедками. – Снова здравствуй. Вкусное лакомство. Что происходит?

– ням-ням, – сказал Бодрячок. – ням-ням.

– Да, можешь снямкать, но сперва скажи, что там творится.

– жуть, – хрюкнул Бодрячок.

– Ага, сегодня страшновато, да? Что творится-то?

– жуть. анкели на лицах. грят не грить.

– Анкели? – Она подавила нетерпение. Какой смысл злиться на эту дружелюбную жадину. Она слишком тупая, чтобы морочить голову. Сущность свиньи юркнула на потолок и пожевала провод люстры. – Я никому не расскажу. Анкели, Бодрячок?

– дя. дя анкели бежати драця штоп было помять а не бутще.

«Да. Что-то пришло или вышло драться». Чтобы было что? Бутще? Вотще? Вообще? Кого помять?

«Ай, блин, ну конечно же». Коллингсвуд неподвижно встала в сверкающем пентакле. «Память» и «будущее». Воспоминание против какого-то будущего. Анкели. Анкели – это, конечно, ангелы. Гребаные ангелы памяти на улицах. Вышли на улицы из своих музеев, из своих замков. Отправились на войну против этого грядущего будущего. Факты ретроспекции и судьбы, за которые обычно сражались разные стороны, теперь вышли на бой сами – персонифицированные или обожествленные, вышибавшие друг из друга дурь. Уже не просто поводы, оправдания, телосы, казус белли для того, чтобы их призывали или в них верили другие; теперь они сами – бойцы. Война только что стала «мета».

– Приятного, Бодрячок, – сказала она. Откупорила флакон и плеснула, чтобы невидимое содержимое осело снаружи защищенного круга. Хрюшка забегала кругом, облизываясь, хрупая и слюнявясь в измерениях, где, к счастью, Коллингсвуд не придется убираться.