Край забытых богов[СИ]

— Не соглашусь, — не дала ему закончить беседу. — Есть кое–что, что беспокоит меня и помимо Анхена. То, чего я решительно не понимаю.

— И что же это?

— Скорее уж «кто». Ты. Какой ты видишь свою роль в этой истории? Уже который раз ты вмешиваешься в мою судьбу. Помогаешь мне, но… При этом ты ничего не хочешь для себя. Тебе не нужна моя привязанность, моя любовь, моя благодарность. И ты либо просто уходишь, не оборачиваясь, либо самолично рушишь все доброе между нами, либо особо оговариваешь, чтоб и не вздумала влюбляться и привязываться, ведь наши отношения — сиюминутны. Почему? Ты тратишь на меня свое время — дни, месяцы. Возможно, ты слишком хороший актер, но я не заметила, чтоб мое общество тебя тяготило. Я чувствую твою симпатию, я ощущаю твою нежность — именно нежность куда больше, нежели голод и страсть. Но от всего этого ты готов отказаться. Вот просто в любой момент отвернуться и уйти. Во имя чего? Зачем?

— Ну, со мной–то как раз все просто, моя хорошая, — он закрыл книгу, в которую я так и не дала ему углубиться, и отложил в сторону. — Я на этой доске не фигура.

— Да? А кто же тогда? Кукловод?

— Проводник, — ответил негромко. — Вход и выход. Первая и последняя жертва.

И так это было сказано — спокойно, серьезно — что сомневаться не приходилось, он в это действительно верит, что бы оно ни значило.

— Ты мне объяснишь?

— Попробую. Иди, садись рядом.

Сажусь. В кольцо его рук, чтоб ощутить щекой мягкость его волос, услышать ритмичное биение его сердца. И историю.

— Нет вампира, который не знал бы, что я единственный ребенок, выживший при переходе в этот мир. Но нет и тех, кто знает, чего мне это стоило. Анхен знает… многое, но не все, — он чуть помолчал, собираясь с мыслями. Потом продолжил. — Выход из обреченного мира не открыть ни сильной магией, ни выдающимся мастерством, ни глубинами знаний. Выход открывает жертва. И в качестве жертвы боги потребовали у отца самое дорогое, а дороже единственного ребенка у него не было ничего.

— Но ты же выжил, — не поняла его я.

— Выжил ли? Эта дорога за гранью возможностей любого ребенка — физических, психических, всех. Даже просто пройти не смог никто. А мной открывали этот проход. Силы всех миров рвали меня на части, и каждый раз, когда я почти умирал, отец отдавал мне частичку своей души. А вместе с ней свою силу. Свою жизнь. Это неправда, что он смог открыть только одну дверь. В ту бесконечную ночь мы открыли их множество. Мной открыли их множество. И в каждом из них я умер, ибо для жизни они были непригодны. А этот… он просто был последним из тех, что мы сумели открыть. У отца просто кончились силы… Следующая дверь стоила бы ему — а значит и мне — жизни, а за ней могла вновь оказаться только смерть. И нельзя открыть новую дверь, не закрыв предыдущей… В этом же мире можно было хоть как–то существовать… — он опять замолчал, а я в ужасе думала о ребенке. Маленьком мальчике, которым открывают двери. И чьими смертями измеряют степень пригодности для жизни очередного мира.

— Отец мыслил этот мир, как передышку, — продолжил меж тем Лоу. — Собраться с силами и продолжить. Но он ошибся. Собраться с силами этот мир ему уже не позволил. Он отдал мне слишком много, восстановить уже не удалось… Отец ошибся и в другом. Я не был уже ребенком. Ребенок во мне давным–давно умер. Во мне жила его душа, его жизненные силы наполняли мое детское тело. И то, что я выжил, не свидетельствовало о том, что ребенку это под силу. Отец был уже слишком слаб, чтобы это понять… Да, у нас не было другого пути, но хотя бы предупредить… Он сделал все, что мог, и даже больше, но его не простили. Ни за детей. Ни за превращение в вампиров. Ни за меня. Они так и не поняли, что тот мальчик — мертв.

— Но ты живой! — не могла согласиться я. — Ты живой, ты заботливый, ты добрый. Ты умеешь сочувствовать, ты умеешь согреть, твой дом полон тепла и света.

— Я рад, что тебе нравится мой дом, но все же… Большинство скажут, что я холодный и бесчувственный, и будут правы. Часть меня умерла. И детей у меня никогда не будет. Я почти фантом. Тело с чужой душой, мертвый коэр с недоделанным делом.

— Да что ты выдумал, в самом деле! — не могла я это слушать. Развернулась, взглянула в его глаза. — Ты — это ты. Ты сам говорил, ты не отец, у тебя ни знания его нет, ни опыта…

— Знания — это другое. Это разум. Как и память, и опыт. А душа… в отрыве от разума она — эмоции, потерявшие причину: ты стремишься к чему–то… но не помнишь, к чему и зачем, ты любишь или ненавидишь что–то, но не помнишь, за что…

Обняла его, не выдержала. Если это все было правдой, то слишком уж горькой.

— А ты думаешь, почему у меня волосы мертвые? — невесело усмехнулся мой коэр. — С вампирской–то регенерацией? Слишком многое во мне умерло так, что уже и не восстановишь…

Кажется, я целовала его тогда. То ли, чтоб доказать ему, что он живой, то ли, чтоб почувствовать это самой…

— Но это неправильно, Лоу. Неверно считать себя живым мертвецом. Если твоя жизнь не закончилась, если она продолжается — надо жить!