Край забытых богов[СИ]

— Скучаешь по дому, верно? — он неожиданно оказался рядом, тепло обнимая за плечи. — То, что ты перечислила — это твой лес, твой дом. Места, где ты гуляла в детстве. А я… — его руки сползли мне на живот, крепко прижимая меня спиной к его груди, стискивая на какой–то миг, и вновь ослабляя объятья, но уже не отпуская. — У меня было другое детство, Лар. И в этом детстве лесов уже не было. Выражение «дети леса» не более чем сладкая ложь, которой тешат себя Древние. Столетия войн их выжгли дотла. Мое детство — это огромные города из синтетических материалов, это частные домашние сады под покровом защитного купола. Это невозможность выйти на улицу, ведь там — то кислотный дождь, то огненный смерч.

— Но я же видела… — изумленно оборачиваюсь к нему лицом, всматриваюсь в глаза. — Анхен показывал как–то. Там был лес. И деревья, огромные, почти живые… Да, они все живые, но у тех… словно сердце билось.

— Анхену повезло, он родился еще до войны, — чуть пожимает плечами Лоу. — До той последней войны, что уничтожила все. А вот мне лесов уже не досталось. Видно, поэтому я так люблю степь. Она — то, что у меня есть, а не воспоминание о том, что у меня якобы было.

— Да? — кажется, мои представления об их мире очередной раз перевернулись. — А мне почему–то думалось, что там у вас был этакий Золотой Век, а потом катастрофа — и вы здесь, и вы вампиры, что оказалось чудовищней самой катастрофы.

— Сказки Древних, — отмахивается Лоу. Срывает цветок, протягивает мне, и я послушно вплетаю его в венок. — Знаешь, мне мои друзья тоже раньше говорили: «ты такой счастливый, ты видел ту жизнь». А не помню я там счастья. Я счастливым только здесь стал.

— Но как же… А солнце? А превращение в вампира? А необходимость пить кровь?

— Солнце? Солнце — это болезни и смерти, но ведь и в том мире они были, просто другие. Превращение? Процесс болезненный, конечно, второй раз мне такого не пережить. А вот результат? Не понимаю, чем он плох. Одни животные убивают других ради еды, и это нормально. Одни разумные убивают других ради еды же — и в чем здесь противоречие законам природы? Ровно то же самое. Страдать от того, что я тигр, а не лань? Как–то глупо, ты не находишь?

— Но ведь раньше… в детстве… ты же питался иначе. Разве тебе…

— Я маленький был, Лара, я не помню. Разве ты помнишь, что ты ела в три, четыре года? Это буднично, рутинно, это не запоминается. А вот как я стоял у окна, и смотрел на эльвина, застигнутого на улице кислотным дождем, я помню прекрасно. У него, почему–то, не было защиты, и он корчился на земле, а с него лоскутами слезала кожа. А больно ему было так, что мне казалось, у меня мозг разорвется. Прежде, чем прибежала мама и закрыла меня от его эмоций, я сорвал себе голос, — он прикрыл глаза, немного помолчал, вспоминая. — Там я все время боялся, — продолжил, спустя несколько мгновений. — Что погибнут родители, что огонь прорвет защитный купол, что попаду под дождь, что меня выкрадут и растерзают враги.

— Но подожди, ты вроде рассказывал, что когда ты родился, война закончилась уже, — припомнила я.

— Ага. Так что можешь легко представить, как там было во время войны, — усмехнулся Лоу. — Так что нет, я не тоскую о том мире. Своей родиной я ощущаю этот. Знаешь, порой бывает неважно, где ты родился. Ты просто приходишь однажды в некое место, и понимаешь, что это и есть твой дом.

Он чуть помолчал, взглянул на небо — безмятежное, высокое, ясное — и продолжил уже стихами, негромко, задумчиво:

— С седых небес мне солнце луч пошлет,

Седым дождем меня к земле прижмет.

Чтобы, вобрав в себя всю соль земли,

Я ей раскрыл объятия свои.

Полынью горькой одарит земля,

Но все равно признает: «Я твоя».

И все шаги не пройденных дорог

Моих не потревожат больше ног.

Я буду свой в журчании ручья,

И мне под ветром станут петь поля,

И ароматы горьких диких трав

Простят меня за все, в чем был неправ.

Ароматы трав в этой степи за гранью реальности пьянили, завораживали, были реальными настолько, что не хотелось верить, будто все это просто сон.

— Ладно, хватит уже о печальном, — вампир решительно взбодрился, сорвал очередную партию цветов и с улыбкой протянул мне. — Лучше объясни, зачем девчонки вечно плетут венки?

— А ваши плетут?

— А то. Можно подумать, вам мешает, когда цветы просто растут. Или в хаотическом порядке они для вас недостаточно красивы?

— В хаотическом недостаточно наши. Красотой порой хочется обладать.

— Вот и вамирши так отвечают. А потом выбирают себе самого красивого человеческого мальчика, и обладают им до последней капли его крови, — усмехнулся, блеснув глазами.

— Последовать, что ль, их примеру? — первый цветок моего плетения соединился с последним, прочно привязанный гибким зеленым стеблем. — Тем более, самый красивый мальчик у меня в наличии, — и я решительно надела маковый венец на его белоснежную макушку. Венок оказался маловат, плела–то на себя, но на кудрях его удержался.