Край непрощённых

На месте крушения уже побывали предприимчивые мародеры: крупнокалиберные пулеметы были сняты, все, что имело ценность, забрали, но в сплющенной средней кабине Макс нашел прах, оставшийся от радиста, и извлек из кучи полусгнившего тряпья трофей, который предыдущие изыскатели прощелкали: кожаную кобуру с автоматическим кольтом и запасным магазином. Пистолет радиста он отдал Кирсану, а магазин вставил в свой.

Проходя мимо кабины, разведчик заглянул внутрь. От тел членов экипажа остался лишь прах. Униформа сгнила, обшивка самолета вот-вот рассыплется — но кольт оказался в идеальном состоянии.

— Здесь всегда так, тлен и гниение в десятки раз быстрее, чем в мире живых, — развеял его недоумение Макс. — Тела обращаются в прах в течение нескольких часов, иногда чуть дольше. Вещи, одежда, приходят в негодность не так быстро, но все равно быстро. А оружие… это единственное, что совершенно неподвластно разрушению. Твоя винтовка от окунания в болото даже не поржавеет.

— Почему так?

— А ты сам не догадался? Чтобы мы не остались без наших орудий и ни на миг не прекратили убивать друг друга, — хмыкнул немец и сменил тему: — ты мне лучше объясни, за каким лешим подружку за собой потащил и что с ней делать собрался. Ты вообще заметил хотя бы, что не испытываешь никакого желания?

— Заметил. Да ты мне это еще раньше сказал.

— Ну и зачем тогда она тебе сдалась?

— А что я должен был делать?! — возмутился Кирсан, — оставить ее там погибать? Спас, потому что мог!

Они шли по улице, разрушенной, заросшей, заваленной мусором, под пристальным вниманием зияющих глазниц окон.

— Ничему не учишься, русский, хоть и рассказывал мне байки, какая вы умная нация. Ты уже узников спасал — не чувствуешь себя после этого дураком? Само слово 'спасение' здесь не имеет смысла. Спастись невозможно — и незачем. Правда, ты сам поймешь это только при условии, что станешь помнящим. Или получишь письмо от самого себя из прошлого твоего цикла. Большинство находящихся тут, как помнящих, так и непомнящих, понимает, что это ад. И что смерть — всего лишь относительно короткий момент боли и муки. А потом начнется очередной цикл, который закончится очередной смертью.

Кирсан в ответ ничего не сказал, и Вогель поспешил его утешить:

— Но ты можешь радоваться. Те, кого ты успел выпустить, были тебе очень благодарны за это. Сильнее, чем если бы ты спас их от кто знает какой по счету смерти.

В этом момент сверху донесся гул.

— Хм… Самолет? Еще один?

— Самолеты тут появляются только попарно, — уточнил Макс.

Они вынырнули из тяжелых, свинцовых туч внезапно: 'Фантом' с опознавательными знаками военно-воздушных сил США, оставляющий за собой дымный шлейф, и маленький на фоне американца, проворный МиГ-17. Сквозь рев двигателей стук пушек не прорывался, но трассеры снарядов отчетливо выделялись в темном небе.

Два самолета пронеслись прямо над невольными зрителями в сторону центра города на высоте менее пятисот метров. Трассеры тянутся от истребителя с красными звездами к американскому, у 'Фантома' отлетает левый стабилизатор, из корпуса хлещет пламя. Острый глаз разведчика с трудом, но все же заметил маленькую точку кресла с пристегнутым к нему человеком: американский летчик катапультировался из горящего самолета. 'Фантом' рухнул где-то в городе, взметнув к небу пламя и грохот. МиГ стремительно унесся вдаль, в туман, несколько секунд спустя белая пелена озарилась вспышкой. Еще через десять секунд докатилось слабеющее эхо взрыва.

— Так и знал, что врежется, — прокомментировал Макс.

— Врежется? Вспышка была на высоте метров триста, если не больше.

— Там в центре стоят два очень высоких здания — сто с лишним этажей. Не первый самолет, который в них врезался. В центре вообще много высоких зданий. Таким, как я, эти города — хоть какое-то развлечение. Можно посмотреть, каким стал мир после нас.

Кирсан продолжал всматриваться в небо.

— Не вижу парашюта, — сказал он, — высоты должно было бы хватить, у американцев во время войны во Вьетнаме были системы, позволявшие катапультироваться с высоты в шестьдесят пять метров.

— Не смотри, — ответил ему Вогель, направляясь по улице, — не увидишь. Это как у меня. Против огнеметчика мое оружие всегда дает осечку, чтобы я не смог избежать своего наказания. У тех парней, в самолетах, с парашютами происходит то же самое. За все время, что я тут, я видел под сотню падений самолетов, но парашютов — чтоб не соврать, может, пять или шесть.

— То есть, ты хочешь сказать, что некая сила вмешивается в естественный ход событий и клинит оружие и парашюты?

Немец хмыкнул:

— Вовсе нет. Если летчик, предположим, бомбил мирное население — то регулярное сбивание с последующим отказом парашюта и есть естественный для него ход событий. Зачастую по характеру наказаний можно догадаться, что человек в жизни сделал плохого.

— А откуда тут берутся самолеты и топливо?