Край глаза

— Я не верю, что тебе самому не интересно, — настаивал Эрик, расставляя пластмассовые кружочки на доске.

— Нисколько! Ходи первым.

Эрик сделал ход. Дядьяша пожевал губами, взял в руки шашку, но его рука замерла над доской. Он медленно положил её на скамью и опустил голову.

— Эх, сосед… я тоже сначала суетился, искал объяснения, Ульяну допрашивал, приставал ко всем. Решил, что это перевалочная база такая, что здесь у нас есть шанс чем-то упокоиться. Вопрос в том… А зачем? Зачем и кому это надо, если мы потом исчезаем, как пламя свечки? Души наши помнят этот город, вот мы и бродим по этим тротуарам памяти, пока не упокоимся чем-то… личным. И сами не знаем, чем и для чего. Однажды я пошел с одним… капитаном Григоренковым, на другой конец города, к железнодорожному вокзалу. Там, на платформе он мне признался, что давно собирался съездить в дачный поселок, где жила какая-то Светлана. Попросил поехать с ним. Как только я согласился, подходит к платформе поезд. Ни тебе огней, ни шуму. Только колеса стучат. Сели мы в вагон, а там один проводник со своим холодным кофейником, и один пассажир, который все в тамбуре посасывал потухший бычок и отказывался закрывать дверь. Я в том поселке никогда не был, и подумал, что он такой, каким помнит его мой новый приятель капитан. Сосны и дома с огородами видел. Розы у крыльца растут. Я один цветок пальцем тронул, так он рассыпался, как жженая бумажка.

Дядьяша потер два пальца, будто посыпал доску солью, и продолжил свой рассказ. Эрик жадно ловил каждое слово.

— Подходим мы к дому, а там стоит блондиночка такая… в заграничной панаме. «Игорёк, ну сколько должна я ждать?» — говорит. А он: «Виноват, раньше никак не мог… по долгу службы». Дальше она ему — прыг на шею, он несет ее в дом, а меня как бы и нет вовсе. Ну я постоял, зашел за ними, а там — никого. Ну, думаю, все с вами ясно. Встретились, вместе отошли, и что теперь? Пошел я обратно к станции, а по дороге зашел в пивную. Там два помятых камнепадом геолога сидят с пустыми кружками и спорят… ну о том же, о чем ты спрашиваешь. Я к ним подсел, так они мне рассказали такое, что страшно стало. Они говорят, что дело не в нас, а тех, кто остался там… Это они нас не отпускают. Не буду врать, меня это расстроило. С тех пор я решил не думать об этом.

— Это интересная теория, Дядьяша. Можно поразмышлять…

— Только время зря потеряешь… Неизвестно, сколько у тебя его тут осталось.

— Почему зря?

— Да не правы они! Я уже год здесь. А там ведь меня держать некому.

— А племянник ваш?

Дядьяша хохотнул и прокашлялся.

— Генка-то? Вот уж кто только обрадовался, когда я загнулся. Нет, парень. Никому я там был не нужен. Только здесь. Так что ошибались те геологи.

— Ну, а сам даже предположить не хочешь?

— Да мне как-то уже всё равно. Вот Ульяна говорит, что она тут, потому что пожелание супруги того Ильи не сбылось. Она пожелала Ульяне счастья, а оно так и не пришло. Может быть в этом дело. Но я так не думаю. Мне-то никто и никогда ничего не желал хорошего. Если только плохого, но я об этом не знаю.

Эрик задумчиво сложил пять шашек столбиком и решился:

— Расскажи, что там у тебя случилось, Дядьяша. Может быть, у меня идея появится. Вместе обмозгуем.

Дядьяша помотал головой, но потом глубоко вздохнул и стал собирать шашки в синий мешочек.

— Ладно. Расскажу, только чур вопросами не перебивать.

Он взял на колени и перевернул доску, кинул в нее мешочек и захлопнул половинки, заперев на крючок. Теперь его руки лежали на получившейся коробке и барабанили по ней пальцами. Он рассказывал медленно, иногда потирая лоб, иногда дергая головой и сжимая кулаки. Сама история была не длинная, но Эрику показалась, что рассказывал её старик не меньше полу-дня.

Яков Вайзмен был младшим сыном в большой семье. У него было четыре сестры, один брат и родители — уже довольно немолодые. К тому времени, как маленькому Якову исполнилось десять лет у него появился первый племянник. Семья была невероятно набожная. Частые походы в какие-то непонятные Якову помещения, где все вопросы и раздоры решались молитвами, были ему скучны, не давали чаще играть с друзьями и делать уроки как следует. А вот школа, наоборот, ему очень нравилась. Там почти никто не делал ему замечания за не богоугодные слова и мнения. Там можно было не соблюдать постов и лопать ливерную колбасу в столовке. Там мир казался шире, интереснее, разнообразнее и свободнее. Там у него были друзья, в том числе и девчонки, которые не носили платков, а во время физкультуры были одеты в шорты и майки, и никто за это не выгонял их из зала. У него были хорошие оценки почти по всем предметам, ему с легкостью давались иностранные языки и геометрия.